Он ещё немного порылся в себе и нащупал-таки истинную причину. Она Фандорину не понравилась, ибо была проста, неромантична и даже унизительна.

«Ещё одну бессонную ночь в ожидании женщины, которая никогда больше не придёт, я не вынес бы, – честно сказал себе титулярный советник. – Что угодно, любое безрассудство, только не это».

А когда паровоз, загудев, подъезжал к конечной станции, вокзалу Нихомбаси, вице-консул вдруг подумал: «Я отравлен. Мой мозг и моё сердце поражены медленно действующим ядом. Это единственное объяснение».

Подумал так и отчего-то сразу успокоился, будто теперь всё встало на свои места.

Пока на улице встречались прохожие, Эраст Петрович держался от напарника на отдалении. Шёл с видом праздного туриста, небрежно помахивая портфелем, в котором лежал шпионский наряд.

Но вскоре потянулись казённые кварталы, где людей почти не было, ибо присутственное время давно закончилось. Титулярный советник сократил дистанцию, шагая за инспектором почти в затылок. Время от времени Асагава вполголоса давал пояснения:

– Видите за мостом белое здание? Это Токийский городской суд. От него до управления рукой подать.

Фандорин увидел белый трехэтажный дворец довольно легкомысленной для юридического ведомства европейско-мавританской архитектуры. За ним виднелся высокий деревянный забор.

– Вон там?

– Да. Раньше на этом месте располагалась усадьба князей Мацудайра. До ворот мы не пойдём, там часовой.

Влево уходил узкий переулок. Асагава оглянулся, махнул рукой, и сообщники нырнули в тёмный щелеобразный проход.

Быстро переоделись. Инспектор тоже надел что-то чёрное, облегающее, голову повязал платком, низ лица замотал тряпкой.

– Именно так одеваются синоби, – шепнул он, нервно хихикнув. – Ну, вперёд!

На территорию управления проникли совсем просто: Асагава сложил руки ковшом, Фандорин упёрся в них ногой и вмиг оказался наверху; потом помог вскарабкаться инспектору. Очевидно, у полицейских не хватало воображения представить, что каким-нибудь злоумышленникам взбредёт в голову добровольно пробираться в святая святых правопорядка. Во всяком случае, никаких дозорных во дворе не было – лишь справа, у главного входа, прохаживалась фигура в мундире и кепи.

Асагава двигался быстро, уверенно. Пригнувшись, перебежал к приземистому корпусу, выстроенному в псевдояпонском стиле. Потом вдоль белой стены, мимо длинной череды слепых окон. У самого дальнего, углового, инспектор остановился.

– Кажется, это… Помогите-ка.

Обхватил Фандорина за шею. Одной ногой ступил на полусогнутое колено вице-консула, другой на плечо, ухватился за раму, чем-то там скрипнул, щёлкнул – и форточка отворилась. Асагава подтянулся, весь будто всосался в тёмный прямоугольник, так что снаружи осталась лишь нижняя часть тела. Потом и она исчезла в форточке, а ещё через пару секунд окно бесшумно распахнулось.

Прежде чем проникнуть в здание, Эраст Петрович для порядка отметил время: семнадцать минут двенадцатого.

Устройство японской уборной показалось ему странным: ряд низеньких кабинок, которые могли прикрыть сидящего человека разве что до плеч.

В одной из деревянных ячеечек Фандорин и обнаружил Асагаву.

– Советую облегчиться, – сказала самым непринуждённым тоном чёрная голова с белой полосой вдоль глаз, – Перед рискованным делом это полезно. Чтоб хара не трепетала.

Эраст Петрович вежливо поблагодарил, но отказался. Хара у него нисколько не трепетала, просто одолевало тоскливое предчувствие, что добром эта история не кончится. В голову, как в ту достопамятную ночь, лезла чушь про заголовки в завтрашних газетах:

«РУССКИЙ ДИПЛОМАТ – ШПИОН», «НОТА ЯПОНСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ» и даже «РАЗРЫВ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ ЯПОНИЕЙ И РОССИЕЙ».

– Ну, скоро вы? – нетерпеливо сказал вице-консул. – Двадцать три минуты д-двенадцатого. Ночи сейчас коротки.

Из уборной крались длинным тёмным коридором, Асагава в прикрученных верёвками соломенных сандалиях, Фандорин на своих каучуковых подмётках. Полицейское управление мирно почивало. Вот что значит низкий уровень преступности, не без зависти подумал титулярный советник. По дороге лишь раз встретился кабинет, в котором горел свет и, кажется, шла какая-то ночная работа, да однажды из-за угла со свечой в руке вышел дежурный офицер. Позевывая, прошёл мимо, не заметив два чёрных силуэта, вжавшихся в стену.

– Пришли, – шепнул Асагава, остановившись перед высокими двойными дверями.

Он сунул в скважину какую-то железку (обыкновенная отмычка, определил Эраст Петрович), повернул, и соучастники оказались в просторной комнате: ряд стульев вдоль стен, стол секретаря, в дальнем конце ещё одна дверь. Ясно – приёмная. Консул Доронин рассказывал, что в Японии шесть лет назад произошла великая бюрократическая реформа: на чиновников вместо кимоно надели мундиры и заставили их сидеть не на полу, а на стульях. Чиновничество поначалу чуть не взбунтовалось, но понемногу привыкло. А жаль. То-то, наверное, было живописно. Приходишь в казённое место, а там столоначальники, писари, письмоводители – все сплошь в халатах и ноги сложены калачиком. Фандорин вздохнул, посетовав на то, что разнообразие жизнеустройства в мире постепенно вытесняется единым европейским порядком. Через сто лет всё везде будет одинаковое, не поймёшь, в России ты или в Сиаме. Скучно.

Комната, расположенная за приёмной, тоже ничего примечательного собой не представляла – обычный кабинет значительного лица. Один стол широкий и короткий, перед ним другой – узкий и длинный. В стороне два кресла, для неофициальной беседы с важным посетителем. Книжные полки со сводами законов. На самом видном месте фотографический портрет императора. Единственная необычность, с японской точки зрения, – распятие, висевшее рядом с изображением земного владыки. Ах да, ведь Суга христианин, у него и на шее крестик висит.

Ничего себе последователь Христа, покачал головой Эраст Петрович, но тут же устыдился. Можно подумать, наши боголюбцы не предают и не убивают.

Асагава поплотнее прикрыл шторы, зажёг масляный фонарь и подошёл к титулярному советнику. Он выглядел взволнованным, даже торжественным.

– Не знаю, найдём ли мы тайник и вообще, чем всё это кончится, поэтому скажу сейчас то, что обязан сказать. Я должен был прийти сюда один. Ведь это наше, японское дело. Моё дело. Но я очень признателен вам, Фандорин-сан, что вы вызвались составить мне компанию. Я верю в вашу догадливость больше, чем в свою. Без вас мне вряд ли удалось бы отыскать рычаг, а вы хитрый. Почти такой же хитрый, как интендант Суга.

Эраст Петрович церемонно поклонился, но инспектор не понял иронии – тоже ответил поклоном, только более глубоким.

– Не думайте, что я не понимаю, насколько ваша жертва выше моей. Если мы попадёмся, мне-то что, я всего лишь лишу себя жизни и покрою позором род Асагава, честно служивший закону два с половиной века. Вы же опозорите свою страну и своего государя. Вы очень храбрый человек, Фандорин-сан.

Снова обменялись поклонами, теперь уже безо всякой шутливости со стороны вице-консула, и приступили к поискам. Время было одиннадцать тридцать семь.

Сначала простукали две боковые стены, потом поделили кабинет на правую и левую части. В отличие от энергичного инспектора, шустро обстучавшего на своей половине плинтусы и половицы, перебравшего все предметы на письменном столе и занявшегося книгами, Эраст Петрович почти ни к чему не прикасался. Неспешно прохаживался, светя себе американским электрическим фонариком. Отличная штуковина, самоновейшей конструкции. Луч давала яркий, густой. Когда свет начинал слабеть – с интервалом в полторы минуты, полагалось подкачать пальцами пружину, и фонарик немедленно оживал.

Немного постоял перед портретом. Его величество микадо был изображён в военном мундире, с эполетами и саблей. Юное жидкоусое лицо показалось Фандорину отмеченным печатью вырождения (что было неудивительно, учитывая двадцать пять веков генеалогии), но взгляд у императора Муцухито был пытливый, внимательный. Терпелив, осторожен, скрытен, неуверен в себе, любознателен, поупражнялся в физиогномистике вице-консул. Мастер нинсо, несомненно, увидел бы куда больше, но и этого было довольно, чтобы сказать: молодой венценосец далеко пойдёт.