Из дипломатического квартала с красивым названием Тигровые Ворота до вокзала Симбаси ехали в карете посланника – его превосходительство был человеком тактичным и обладал важным административным талантом: задать подчинённым взбучку, но при этом не нанести личной обиды. Экипаж с золочёным гербом на дверце был призван подсластить горькую пилюлю, которой барон попотчевал йокогамцев.

Город Токио показался Эрасту Петровичу удивительно похожим на родную Москву. То есть, разумеется, архитектура была совсем другая, но чередование лачуг и дворцов, тесных улиц и пустырей было совершенно московским, а новомодная улица Гиндза с аккуратными кирпичными домами была точь-в-точь как чопорная Тверская, изо всех сил стремящаяся прикинуться Невским проспектом.

Титулярный советник всё выглядывал из окошка, рассматривая причудливое смешение японских и западных одежд, причёсок, колясок. Доронин же устало смотрел в обитую бархатом стенку, речи консула были унылы.

– Гибель России в её правителях. Как сделать, чтоб правили те, у кого к этому талант и призвание, а не те, у кого амбиции и связи? А другая наша беда, Фандорин, в том, что Россия-матушка повёрнута лицом на Запад, а спиной на Восток. При этом Западу мы упираемся носом в задницу, потому что Западу на нас наплевать. А беззащитный деррьер подставляем Востоку, и рано или поздно в наши дряблые ягодицы непременно вопьются острые японские зубы.

– Что же делать? – спросил Эраст Петрович, провожая взглядом двухэтажный омнибус, запряжённый четвёркой низкорослых лошадей. – Отворотиться от Запада к Востоку? Вряд ли это возможно.

– Наш орёл затем и двухглавый, чтобы одна его башка смотрела на Запад, а вторая на Восток. Нужно чтобы и столиц было две. Да вторая не в Москве, а во Владивостоке. Вот тогда мы с англичанами поспорили бы, кому править на Тихом океане.

– Но я читал, что Владивосток – чудовищная д-дыра, просто деревня!

– Что с того? Петербург и деревней-то не был, когда Пётр простёр руку и сказал: «Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно». А тут и название соответствующее: Владей Востоком.

Разговор принимал настолько важное направление, что Фандорин перестал глазеть в окошко и оборотился к консулу.

– Всеволод Витальевич, а зачем владеть чужими землями, если и в своих собственных никак на можешь навести п-порядок?

Доронин усмехнулся:

– Правы, тысячу раз правы. Никакое завоевание не будет прочным, если собственный дом шаток. Только ведь это не одной России касается. У её величества королевы Виктории дом тоже на курьих ножках стоит. Ни нам, ни британцам Земля принадлежать не будет. Потому что мы её неправильно завоёвываем – силой. А сила, Фандорин, самый слабый и недолговечный из инструментов. Побеждённый ей, конечно, покорится, но будет лишь ждать момента, чтобы освободиться. Все европейские завоевания в Африке и Азии ненадолго. Через пятьдесят, много сто лет колоний не останется. Да и у японского тигра ни черта не выйдет – не у тех учителей учится.

– А у кого же им следует учиться?

– У китайцев. Ну, не у императрицы Цы Си, разумеется, а у китайской неторопливости и основательности. Жители Поднебесной не тронутся с места, пока не наведут у себя порядок, а это дело долгое, лет на двести. Зато потом, когда китайцам сделается тесно, они покажут миру, что такое настоящее завоевание. Они не будут греметь оружием и отправлять за границу экспедиционные корпуса. О нет! Они покажут другим странам, что жить по-китайски лучше и разумнее. И тогда другие народы сами пожелают жить по-китайски. И постепенно все станут китайцами, пускай на это уйдёт ещё несколько поколений.

– А я думаю, что весь мир завоюют американцы, – сказал Эраст Петрович. – И произойдёт это самое позднее через сто лет. В чем сила американцев? В том, что они принимают к себе всех. Кто з-захотел, тот и американец, даже если раньше был ирландцем, евреем или русским. Будут Соединённые Штаты Земли, вот увидите.

– Вряд ли. Американцы, конечно, ведут себя умнее, чем европейские монархии, но им не хватит терпения. Они тоже западного корня, а на Западе люди слишком много значения придают времени. На самом же деле никакого времени не существует, нет никакого «завтра», есть только вечное «сейчас». Объединение мира – дело медленное, но куда, собственно, спешить? Никаких Соединённых Штатов Земли не получится, будет одна Поднебесная, и тогда наступит всеобщая гармония. Слава Богу, мы с вами этого земного рая не увидим.

На этой меланхолической ноте разговор о будущем человечества прервался – карета остановилась у здания вокзала.

Назавтра с утра вице-консул Фандорин занялся рутинной работой: составлением реестра русских судов, долженствовавших прибыть в йокогамский порт в июне-июле 1878 года.

Эраст Петрович кое-как накалякал заголовок скучного документа (всё равно девица Благолепова потом перепечатает), но дальше дело не пошло. Из окна кабинетика, расположенного на втором этаже, открывался славный вид на консульский садик, на оживлённый Банд, на рейд. Настроение у титулярного советника было кислое, мысли витали черт знает где. Фандорин подпёр щеку кулаком, стал смотреть на прохожих, на катящие вдоль набережной экипажи.

И досмотрелся.

Мимо ворот проехала лаковая коляска Алджернона Булкокса, двигаясь в сторону Блаффа. На кожаном сиденье, будто два голубка, сидели коварный враг России и его сожительница, причём О-Юми держала англичанина под руку и что-то нашёптывала ему на ухо – достопочтенный масляно улыбался.

В сторону русского консульства безнравственная кокотка даже не взглянула.

Несмотря на расстояние, Эраст Петрович разглядел острым взглядом, как шевелится прядка волос за её ухом, а тут ещё ветер занёс из сада аромат цветущих ирисов…

В крепкой руке хрустнул переломленный надвое карандаш.

Что она ему нашёптывает, почему они смеются? И над кем? Уж не над ним ли?

Жизнь жестока, бессмысленна и, в сущности, бесконечно унизительна, мрачно думал Эраст Петрович, глядя на лист с несоставленным реестром. Все её красы, наслаждения и соблазны существуют лишь для того, чтобы человек разнежился, улёгся на спину и принялся доверчиво болтать всеми четырьмя лапами, подставив жизни беззащитное брюхо. Тут-то она своего и не упустит – ударит так, что с визгом понесёшься, поджав хвост.

Какой из этого вывод?

А вот какой: не разнеживаться, всегда быть настороже и во всеоружии. Увидишь, как тебя манит перст судьбы, – откуси его к чёртовой матери, а если удастся, то хорошо бы вместе с рукой.

Усилием воли вице-консул заставил себя сосредоточиться на тоннажах, маршрутах следования, именах капитанов.

Пустые графы понемногу заполнялись. У стены громко тикали часы в виде Большого Бена.

А в шесть часов пополудни, по окончании присутствия, усталый и мрачный Фандорин спустился к себе в квартиру, есть приготовленный Масой ужин.

Ничего этого не было, сказал себе Эраст Петрович, с отвращением жуя клейкий, прилипающий к зубам рис. Ни натянутого аркана в руке, ни жаркой пульсации крови, ни аромата ирисов. Особенно аромата ирисов. Всё это химера и морок, к настоящей жизни отношения не имеет. Есть ясная, простая, нужная работа. Есть завтрак, обед и ужин. Есть восход и закат. Правила, рутина, регламент – и никакого хаоса. Хаос исчез, более не вернётся. И слава Богу.

Тут за спиной у титулярного советника скрипнула дверь и раздалось деликатное покашливание. Ещё не обернувшись, даже не зная, кто это, одним лишь внутренним чувством Фандорин угадал: это снова хаос, он вернулся.

Хаос имел облик инспектора Асагавы. Тот стоял в дверях столовой, держа в руке шляпу, лицо у него было застывшее, полное решимости.

– Здравствуйте, инспектор. Что-нибудь…

Внезапно японец повалился на пол. Упёрся в пол ладонями, глухо стукнул лбом о ковёр.

Эраст Петрович сдёрнул салфетку и вскочил.

– Да что такое?!

– Вы были правы, не доверяя мне, – отчеканил Асагава, не поднимая головы. – Это я во всем виноват. Министр погиб по моей вине.