Тогда был день рождения Кирпича. Вино-водочный отрыв. Квартирная попойка.

- Ты меня уважаешь?

- А ты меня?

Кирпич и отличился. Он закрылся в туалете и никому не отвечал, все столпились вокруг уборной, мама именинника, которая уже два часа пыталась всех выпереть с хаты, аккуратно поддевает ножом защелку, дверь медленно открывается, шобла засовывает туда свои бошки, вглядывается и с визгами и смехом рассыпается по квартире. Кирпич спокойно спит на унитазе, штаны спущены, болт стоит на все сто. А перед ним стоит мама. Кое-как мы уложили его на подстилку прямо в коридоре, вывалились на улицу и продолжили пить на лавочке. Нравятся мне дни рождения, где можно встретить старых друзей и новых знакомых. Юля. 17 лет. Симпатичная, озорная, простая, ребенок. Поклонница группы «Тату». На празднике она была в белой рубашечке, короткой клетчатой юбочке и галстуке. Напилась. Напился и я. До такого состояния одурения, при котором неотвратимо тянет спать, и все мои виды на ее подружку приходится оставить. Проснулся дома в 12. Звонок в дверь. Зрачка нет. Открываю. Двое в милицейской форме. Их редкие визиты никогда не оставляют меня равнодушным, внутри я знакомо почувствовал опасность.

- Тимофей Ф.?

- Да.

- Мы к вам по поводу вашей вчерашней вечеринки и того, чем она закончилась.

- А чем она закончилась?

Я сразу вспоминаю, как угнал у соседей Кирпича детский велосипед, гонял на нем по всему Району, а потом где-то его выбросил. Теперь мусора это вычислили, зачем им это надо, сколько будет необходимо денег, у меня ведь сейчас их нет.

- Давайте, мы пройдем в квартиру.

- Да, - стараюсь источать интеллигентность, - конечно, проходите.

Думаю, судить меня за велосипед не будут. Но лучше этот вопрос решить как-нибудь без посредничества государственных органов. Наверное, придется указать им место, где я его захоронил.

- Так чем же она закончилась, - прикидываюсь дурачком.

- Юля Д. выбросилась из окна девятого этажа…

Холодный тон чиновников. Я не сразу понимаю, о чем речь. Они повторяют.

- Юля Д. выбросилась из окна девятого этажа…

- Как?…

Какая бессмысленность. Нелепость. Вчера она сидела рядом со мной за столом, я подливал ей вина, мы шутили, танцевали, вышли на лавочку, Юлька улыбалась, смеялась, а потом поднялась с улицы в подъезд и решила, что дальше жить ей не надо. Что за дьявол в наших душах.

- Вот это мы и хотим у вас узнать.

В словах звучат интонации следователя. Чувствую себя обвиняемым. Самоубийство подруги отходит на второй план. Они ищут виновного.

- Ничего не знаю. Я рано ушел домой спать.

- Не заметили ли вы чего-нибудь необычного в ее поведении?

- Нет.

- Она сильно была пьяна?

- Нет. Как все.

Нелепость какая-то. Состояние шока не ушло вместе с милицией. Я был там. Возле меня был человек, который в своей голове муссировал мысль о суициде. Ей чего-то не хватало в этой жизни. Мы ей были безразличны. Самоубийство – это безразличие к людям. Высшая форма нарциссизма. Этот шаг был пощечиной тем, кто окружал Юльку. Нас она убила, а не себя. Нас! Нас с Юриком случай столкнул в электричке несколько позже того трагичного вечера. Он был молод, глуп и совершенно не интересен. Разговаривать с ним никогда не хотелось, но ради приличия приходилось перебрасываться парой пустых фраз.

- Привет. Как дела?

- Нормально.

- А у тебя сигаретки не будет? Я вот курить начал.

- Неа, нет. А нафиг начал?

- Да… из-за девушки.

- А че с ней.

- Мы раньше в классе одном учились. Она мне очень нравилась. А пол-года назад она на каком-то дне рождения выбросилась из окна…

Мы помолчали. Временами я стал понимать Юльку. Отчаяние. Отчаяние от пустоты – это когда неожиданно проникаешься тем, что ты – один, и одному придется быть всегда. До конца. День за днем. Ночь за ночью. Никем так и не понят, никому так и не нужен. Кто-то понимал, но только далеко не полностью, кому-то был нужен, но далеко не всегда. Когда очень хотелось быть понятым – не понимали. Когда очень хотелось быть нужным – не нуждались. Не оценен по достоинству. Трагедия. Миллионы трагедий. Прошло несколько лет, Юрка опять полюбил. Он встречал ее из школы и провожал домой. Она была еще совсем ребенок. Девчонка. Чистая. Простая. Озорная. Искренняя. Мать ее барыжничила шмотьем из Польши. Капитал рос быстро, и людоедом поглощал все вокруг. В Польше мать набирала фотки местных панов барыг, привозила домой и сватала их дочке. По-родительски. Агрессивно и настойчиво. Уверяла, что это очень выгодно. Что это счастье. Дочка убегала к нему. Плакала. Открывалась.

- Юра! Юрочка, - слезы текли по ее щекам, - я не понимаю этого. Как так?

Моя мать хочет меня продать. Я ей безразлична.

Русские молодые бизнесмены тоже входили в число избранных. Однажды мать заперла дочь дома. Ждала денежного жениха. Та вырвалась. Полуголая выбежала на улицу. К нему. Успокоил. Любил. Очень любил. Особенно в разлуке - его забрали в армию. Она так сдружилась с семьей Юры, что приходила к ним как к родным. Пообщаться. Поболтать. Поделиться впечатлениями, переживаниями и мечтами. О нем. Когда родители ездили к сыну на место службы, она всегда ездила с ними. Их встречи были моментами истинного счастья. Настоящего счастья. Письма, которые он писал ей, а она писала ему, были их душа и сердце, вылитые на бумагу. В ожидании, в грезах о любимой у Юры прошло полтора года. Осталось шесть месяцев. Всего лишь шесть месяцев. Как раз тогда от нее перестали приходить ответы. На одно, на второе, на третье его письмо. Опять ничего, он лежал в казарме. Думал. Объявили, что к нему приехали. Выбежал на улицу. Это были родители. Ноги его подкосились. Без нее. Теперь без нее. Сердце взвыло болью. Разговор с родителями не клеился. Никто не хотел начинать этой главной темы. Томительное молчание прервала мать:

- А, может быть, это к лучшему?..

Невозможно передать того, что творилось у паренька на сердце. Каждый день, каждый час, каждая минута были мукой. Душа плакала. Разрывалась. Успокоить ее было некому. Захотелось безразличия и забытия. Так начинается героин. В 24 года Юра умер. Когда-то это была настоящая любовь. Наркотики – это самоубийство. Энергетика распада. Любые наркотики. Для любого человека. Красный имел все. Машина. Хата евроремонт. Ловэ. Девки. Клубы. Дачи. Сауны. Рестораны. Один раз попробовал героин. Понравилось. Повторил. Третий раз, четвертый, пятый. Сторчал хату. Сторчал машину. Сторчал деньги. Сторчал все. Героин. Только героин и больше ничего. Опустился. Его перестали уважать, с ним перестали здороваться. Да и сам он уже перестал замечать людей. Несколько раз делал себе передозы, но не подыхал. Откачивали. Однажды на ломках пришел к барыге. Треники, задрипанная курточка, шапка-петушок. Хотел взять порошок в долг. Не дали.

- Ты нам, итак, должен, дружок.

Это был центровой подъезд, там все легко брали Н., поднимались на два этажа, вмазывались и выбрасывали шприцы в окно. Козырек, нависающий над выходом из подъезда, был постоянно завален грязными баянами с кровью всех нариков Района. Склад использованных приборов. Красный снял курточку, кое-как пролез сквозь узкое окно, выкарабкался на этот козырек, стал подбирать чужие использованные шприцы и в надежде хоть на что-то колоть себя остатками. Кульминация судьбы. Человек и его пустота, которую надо чем-то заполнить. Шприц за шприцом. Игла за иглой. Кайф. Через два дня рука опухла, посинела и покрылась карбункулами. Классический катаклизм. Заражение крови. Он совершенно один целые день орал от боли в каком-то героиновом притоне, а потом умер. Наркоманы выбросили его тело в подъезде. Брукс тоже умер от героина. Когда-то он увлекался электронной музыкой, хотел стать ди-джеем, искал свой внутренний мир. Попробовал наркотик. Понравилось. Стал колоться. Однажды пошел в туалет, догнаться, вмазался, передоз. Умирал 3,5 часа. Бедная зашуганная наркоманами старушка-мать боялась открыть дверь. Атлет жив, я знал его давно. Тренажерные залы в школе, потом плотно сидел на героине, сейчас слез. В последнее время мы несколько раз обкуривались его травой. Когда закрыли несколько точек и стандартные пути покупки наркотиков перестали функционировать, то сразу же начинается поиск новых вариантов, поэтому я дал Атлету денег на пять граммов гашиша.