С гордым блеском в глазах графиня сказала:
– Моя мать принадлежала к клану Дугласов, и мой отец Маккей прискакал на коне из Глен-Мура, чтобы похитить ее. Из-за этого даже завязалась война между кланами, но он все равно не отпустил ее.
После этого Саммер, к своему ужасу, поняла, что невесты, отказывающиеся выходить замуж, были своеобразным предметом гордости для этих людей. Она с трудом удержалась, чтобы не заплакать при мысли о варварстве хозяев замка, скрытом под внешним лоском одетых в шелка и бархат аристократов. Иногда ей казалось неправдоподобным, что она находилась среди них, а Джеймс – смешливый, поддразнивающий ее Джеймс – родился в этих местах.
Пальцы Саммер сжались вокруг ножки золотого кубка, и она, нахмурившись, подумала, что виконт, в сущности, был таким же диким и необузданным горцем, как и его предки. По крайней мере ей всегда так казалось.
Джеймс потребовал, чтобы Саммер подписала все необходимые документы, и она сделала это, потому что противиться его воле было невозможно. Однако она не стала указывать своего настоящего имени. В конечном счете, это не имело никакого значения, ведь он все равно женился на ней. И при этом никаких слов любви и нежности. Они стали мужем и женой, хотя девушка вовсе не была уверена, что этот брак законный. Господи, что же она наделала?
Подняв глаза, Саммер поймала на себе взгляд Брюса Камерона, графа Глендейла. Этот внушительных размеров мужчина внушал ей страх. Даже жена и дети обращались к нему не иначе как по фамилии – Камерон.
Теперь она поняла, от кого Джеймс унаследовал свои сросшиеся брови и мгновенные вспышки гнева. Граф был очень красив, высок, широк в плечах, и возраст совсем не наложил на него своего отпечатка. Благодаря золотистым волосам и светлым глазам он казался вполне общительным, но при взгляде в его суровое и непреклонное лицо у Саммер пропадало всякое желание беседовать с ним.
Поежившись, Саммер вспомнила их – к счастью для нее – короткий разговор и решительный взгляд его глаз, пронизывающий насквозь. Граф поинтересовался, не будет ли она так любезна сообщить свое настоящее имя, а когда Саммер упрямо покачала головой, неодобрительно посмотрел на своего сына.
– Если ты таки женишься на ней, – проворчал граф, – тебя ожидают веселые времена.
Но Джеймс лишь пожал плечами:
– Вы с матерью тоже пережили эти, как ты сказал, «веселые времена».
– Ты прав. – В суровом, похожем на рык льва голосе графа послышались удовлетворенные нотки. – И теперь в большинстве случаев именно она правит бал.
– Возможно, это и вдохновило меня на женитьбу. – Джеймс усмехнулся. – Давно мечтал обрести в качестве жены вспыльчивую мегеру.
– Самоуверенный болван! – Лицо Саммер вспыхнуло румянцем, когда она заметила веселые искорки в глазах старшего Камерона. Вскочить со стула не дал ей Джеймс, и она была вынуждена смиренно сидеть и слушать беседу отца и сына.
Ни один из них не замечал ее присутствия, словно Саммер вообще не было в комнате. Мужчины говорили о ней, обсуждали законные пути заключения брака, не обращая на нее никакого внимания. В ее душе бушевала такая буря, что Саммер, наконец, набралась смелости, чтобы заговорить:
– Все это, конечно, очень хорошо, но неужели ни одного из вас, джентльмены, не волнует тот факт, что я вовсе не хочу выходить замуж?
– Нет, – грубо ответил граф. – У вас нет выбора, дорогая. Разве Джеймс не говорил вам, как все будет происходить?
– О да, конечно, сообщил, чего хочет он. – Подбородок девушки едва заметно приподнялся. – Но никто не спросил и не выслушал, чего хочу я.
Граф угрожающе подался вперед и тихо спросил:
– А если вы беременны? Что тогда? Хотите, чтобы ваш ребенок считался незаконнорожденным?
Вопрос застал Саммер врасплох, и по ее ошеломленному лицу стало понятно, что она вовсе не допускала такого исхода. Девушка замолчала и, поразмыслив несколько минут, вынуждена была с неохотой признать, что угроза беременности действительно существовала. Последние месячные были у нее за неделю до того, как она оказалась в постели с Джеймсом.
И все же осторожность не позволяла ей открыть свое настоящее имя, а когда виконт в который раз спросил холодно и резко, каково ее настоящее имя, Саммер судорожно сглотнула и назвала первое попавшееся:
– Джонсон.
Сильные пальцы сжали ее плечо.
– Нет, дорогая, снова не то. – Он словно невзначай поддел ногтем подаренную ее отцом золотую цепочку со злополучными инициалами. – Я презираю лжецов. – Голос виконта звучал язвительно и беспощадно. Его тонкие пальцы держали Саммер за подбородок, не давая возможности повернуть голову. – Ты скажешь мне свое проклятое имя прямо сейчас и никогда больше не станешь лгать! – Гнев заставил его вновь перейти на родное наречие.
– Синклер, – выдохнула Саммер, и пальцы Джеймса разжались.
Она сказала почти правду англизированную версию своей фамилии. Теперь ей оставалось только надеяться, что вымышленное имя не выдаст настоящего.
Джеймс сдвинул брови и, немного поразмыслив, принял ответ, бормоча, что его будущая жена-американка носит почти шотландскую фамилию.
Ложь Саммер заставила ее содрогнуться, но она так и не произнесла больше ни слова и не подняла глаз, не в силах выдержать пронзительный взгляд графа.
И вот теперь она сидела за столом рядом со своим мужем, с которым ее связывала не любовь, а всего лишь обязательства.
Саммер нервно теребила складки своего подвенечного наряда. Фионе – матери Джеймса – удалось заставить швей работать быстрее, чем обычно, и теперь ворот и рукава белоснежной шелковой блузки невесты украшала серебряная тесьма, да и на самой ткани блестели серебристые искорки. На Саммер была надета юбка из клетчатого шелка, на плечи накинут шотландский плед, сколотый изысканной брошью, которая, по словам Фионы, принадлежала еще ее матери. Длинный плед был изящно перекинут через спинку стула, ниспадая складками, словно шелковистое облако. Распущенные волосы Саммер – еще одна традиция Камеронов – обрамляли ее лицо мягкими завитками, спускаясь к талии.
Черные глаза Джеймса расширились от изумления, когда он увидел Саммер в неясном свете в каменной церкви со сводчатыми окнами и богато украшенным алтарем. Ему только и оставалось хрипло прошептать:
– О Боже, ты прекрасна!
В его взгляде на этот раз не было насмешки, одно только восхищение. Интересно, как бы отреагировал виконт, если бы она, в свою очередь, сказала ему, что он необыкновенно красив в килте, щегольской шапочке, украшенной гербом и перьями, темно-зеленой бархатной куртке с кружевным жабо и манжетами. Наверное, рассмеялся бы, но и согласился, черт бы его побрал!
Саммер украдкой посмотрела на виконта. Он сидел, праздно развалившись в кресле, с настороженным выражением лица, а его сильные пальцы играли золотым кубком. Девушка ощутила укол совести. Она была так рассержена, так взвинчена, что не сказала ему ни одного доброго слова за целый день.
Джейми. Знал ли он, что делали с ней его черные глаза и насмешливая улыбка? Возможно. Должно быть, он завоевал не одно девичье сердце, прежде чем ворвался в ее жизнь. И все же она стала его женой. Сердце Саммер екнуло.
Он был мускулистым, твердолобым негодяем, самоуверенным, как ни один мужчина на свете, но – о Боже! – какой бы счастливой она стала, если бы все сложилось иначе, если бы не встала между ними ее ложь.
Саммер оторвала взгляд от Джеймса и принялась рассматривать пары, танцующие в центре зала. С балкона лилась радостная музыка – звучали гобои, флейты, скрипки и барабаны. Иногда мелодию перекрывали пронзительные звуки волынки.
Саммер откашлялась.
– Чудесная музыка, – она к Джеймсу, нервно сцепив лежащие на столе руки. – Как она называется?
Черные глаза виконта переместились с танцующих на жену.
– «Странствия юного горца». – Длинные смуглые пальцы по-прежнему сжимали ножку кубка, но Саммер казалось, что они дотрагиваются до нее. – Хочешь, я попрошу музыкантов сыграть для тебя «Песнь леди Каслрей»?
