В этом сумеречном состоянии не то бодрствования, не то сна, я наконец увидел то, что искал, когда начал опускаться на колени. Я наконец увидел их такими, какими они были.

Лежа в маленькой задней комнатушке, больше похожей на кладовку, чем на спальню, я старался не замечать ни стонов, которые слышались снаружи, ни раздраженного шепота, доносившегося из соседней комнаты. В конце концов я отделался от тех и от других звуков и ощутил временную передышку, но все равно это не был полноценный отдых, так как я продолжал видеть лица и они стали тем, чего я страшился.

Я был как в тумане, а эти зомби: теперь снова живые, эти исполинские монстры поднимались над горизонтом, как солнечные лучи. Девочка-подросток, что лежала на заднем дворе без одной руки, так что виднелись торчавшие у нее из плеча мышцы, представлялась мне моей давнишней няней. Скрюченная старуха, валявшаяся посреди улицы, с дохлой собакой, перетянутой пополам поводком, оказывалась моей воспитательницей из детского сада. Мужчина без штанов, с обглоданными пальцами, вдруг оборачивался тем, кто однажды погнался за мной, после того как я прокрался к нему во двор, чтобы достать залетевший туда бейсбольный мяч. Все они парили надо мной, смотрели обвиняющими глазами и говорили, говорили.

— Как ты мог, Бобби? — сокрушалась Джули, которая, казалось, никогда не уставала читать мне Доктора Сьюза[6].

— Ты всегда был моим любимцем, — укоряла миссис Джиордано, стряхивая с пальцев меловую пыль.

— Ты в самом деле думаешь, что чего-то сегодня добился? — допытывался мистер Бакстер, сжимая в руках тот самый бейсбольный мяч. — Ты только понапрасну теряешь время. Неужели ты еще не понял, что дело идет к концу?

Я заорал на них и, проснувшись, резко сел в кровати. Сон как рукой сняло. С бьющимся сердцем я встал и подошел к узкому окошку. Была ночь, их время, и я знал, что те, кого мы там не прикончили, снова проснулись и охотятся за нами. Полнолуние еще не наступило, так что колючая проволока едва проступала в полумраке.

Я избежал пытки снами, зато теперь некуда было деваться от кислых комментариев, раздававшихся из главной комнаты по ту сторону тонкой стены. Маме с папой полагалось спать и набираться сил для предстоявшей на следующий день работы, но, как обычно, соблазн поиздеваться друг над другом, когда они думали, что я сплю, был слишком велик. Теперь без свидетелей (как им казалось) они могли беспрепятственно изливать друг на друга потоки злобы.

— …Не думай, что ты справляешься с этим как надо, — расслышал я мамины слова, хотя, в чем она его обвиняла, не разобрал. У нее, насколько я помню, был в запасе длинный перечень всевозможных обвинений.

— Но мы, как-никак, живы! — почти прошипел отец, стараясь понизить голос. — Хотя бы это ты можешь признать? Или это ничего не значит?

— И ты называешь это быть живыми? Я — нет. Лучше бы нам быть…

— Что? Быть мертвыми? Как те, что по ту сторону изгороди? Я едва не умер, когда строил ее для вас.

— Надоело мне слушать про эту изгородь. Надоело!

— Да знаю я, что ты подразумеваешь под этим "лучше бы". Это о нем, скажешь — нет?

— Не о нем. Он тут ни при чем. Это о нас.

— Сознайся.

— И как только тебе не надоели эти фантазии! Только и знаешь, что носишься с ними.

— Сознайся.

К тому времени они уже давно отказались от шепота.

— Ладно, я думаю о нем! — прокричала мама. — Ты это хотел услышать? Думаю я о нем — как же! Да если бы я решила по-другому, меня бы здесь не было, я бы…

Мать кричала на отца, пока не послышался шлепок, потом другой, менее впечатляющий, — похоже, она тоже дошла до рукоприкладства. Было ясно, что предстоит еще одна долгая ночь, выдержать которую я не смог бы — только не эту ночь. Я открыл окно и соскользнул в прохладную влажную траву. Ночь благоухала ароматами. Как же долго мне не позволяли вволю погулять под звездами! Слишком долго. Но теперь я мужчина. Настало время самому принимать решения.

Я двинулся по периметру изгороди, которую папа построил давным-давно, когда большинство людей еще с насмешкой относились к тому, что ждало нас всех впереди.

Зомби бросались на колючую проволоку. Их, казалось, не стало меньше, несмотря на всю проделанную нами в тот день работу. Поначалу они двигались вяло, нерешительно, но потом, должно быть, почуяли меня, потому что стали стягиваться в мою сторону. Я знал, что опасность мне не грозила, потому что этот забор был надежным, хотя папа возвел его очень давно — когда жизнь была еще нормальной. Я пытался представить себе, что эта изгородь окружает дом, в котором мы когда-то жили, как это планировали сделать родители, пытался представить, что мы снова там живем, но не мог.

Мама считала, что дальше так жить нельзя, что пора возвращаться к нормальной жизни. Я такой жизни не помнил. В самом деле не помнил. Мама думала, что можно будет перебраться обратно в наш бывший дом, стоявший в центре поселка, как только нам удастся очистить его от зомби. Однако я вовсе не был уверен, что можно вернуться в такое место, которого ты не помнишь.

— А вы? — обратился я к полудюжине бродяг. — Вы помните, когда все было нормально?

Ни один из них не отвечал. Они все так же напирали на изгородь, оставляя клочья своих тел на колючей проволоке. Я сделал шаг вперед. Они со своей стороны тоже поднажали.

— Роберт! — крикнул папа и схватил меня за руку.

Я упал на спину.

— Ты соображаешь, что ты делаешь? — заорал он, когда я взглянул на него, лежа на поросшей лишайником земле. — Ты что, ненормальный? Что за чертовщина лезет тебе в голову?!

Одной рукой он сжимал пистолет, а другую вскинул вверх, словно намереваясь меня ударить. Мама прыгнула между нами, прежде чем он успел это сделать, а я вскочил на ноги.

— На что ты надеялся, Натан? — спросила она. — Какую жизнь ты нам устроил? Чего ты ждал от мальчика?

Мне стало противно. Их драка переместилась из дома наружу — вот и все, чего я добился. Позволил зомби стать очевидцами этой склоки. Я отвернулся, и тут же раздался выстрел. Но я, не оглядываясь, зашагал обратно к хижине. Когда эхо смолкло, я услышал, как папа орет:

— …игра, Роберт! Но это не игра. Кончай с этим. Это все, что у нас есть. Все, что у нас есть!

Хотя во время следующего утреннего похода я старался отстать от родителей, в поселок мы вошли вместе. Папа шел рядом со мной, так что мы могли поговорить наедине. Мама же оказалась позади, может быть, еще и потому, что предпочитала держаться от него подальше. Даже в минуты молчания взгляды, которыми они обменивались, были такими же раздраженными, как и слова во время их бесконечных стычек. Я чувствовал, что меня ожидало и сдерживал шаг, но папа продолжал держаться рядом со мной. Мама свирепо на него посматривала, и он наконец заговорил.

— Ты уверен, Робби, что готов сегодня к этому? — спросил он нарочито небрежным тоном, который ему совсем не шел. — Вчера у тебя был большой день.

— Я в порядке, папа.

— Мы с твоей матерью подумали, что ты, может быть, захочешь сегодня остаться и предоставить нам самим эту тяжелую работу. Ты мог бы просто посторожить, если ты… если тебе требуется время, чтобы снова принять участие в процессе.

— "Процесс" — не твое словечко, папа.

Он взглянул через плечо на маму. Она нахмурилась, что подчеркнуло одутловатость ее щеки.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал папа и поджал губы. Представляю себе, как трудно ему было казаться общительным. — То, что ты делал прошедшей ночью, сын, похоже на какой-то рок и…

— Все это похоже на рок. И всегда будет роковым. Не беспокойся обо мне. Беспокойся за себя.

Я бросился бежать, и они даже не пытались меня остановить. А если бы и захотели, то вряд ли смогли бы это сделать.

Я промчался мимо дома, который мы посетили накануне, и углубился в самое сердце поселка. На каждом углу я наобум сворачивал, надеясь, что родители не уследят, где я остановлюсь. Я петлял, пока не добежал до дома с качелями во дворе и не убедился в том, что оторвался от них.