— А знаешь, как назывался бронепоезд генерала Деникина? Бронепоезд, который без цели мотался по русским степям? Не знаешь? Бессмысленный такой бронепоезд.

— Нет, Сергей Ильич, не знаю.

— «Единая Россия», — и умирающий засмеялся беззвучным сухим смехом.

Антон вышел из клиники, и, пока он дошел до шоссе, правительственный кортеж успел проехать.

А лидеру было не до сна; у лидера страны были неотложные дела в Кремле — вот и мчался он через слякотный город. Лидер державы, он на то и лидер, чтобы не спать, когда другие нежатся в постелях. Полежать всякому охота, но кто будет дело делать? Сегодня российский президент пригласил ведущего банкира своей державы в Кремль — держать совет о финансовом положении в стране и в мире. Скажем, вчера нефть стоила сто пятьдесят долларов за баррель, а сегодня сорок — согласитесь, малоприятные перемены. Акции, допустим, проанализировать. Втрое подешевели. Не то обещали финансисты, отнюдь не то.

А следом за президентом — по той же дороге, из тех же дачных мест — летел кортеж банкира Балабоса. И домчались: прошел президент в свои покои упругой походкой спортсмена и банкир пришел, вкатился плотненький бодрячок в приемную, ладошку лодочкой протянул.

— Здравствуйте, — по имени-отчеству, и ножкой шаркнул, и, хоть был невеликого роста, еще и голову в плечи втянул — все-таки у президента в кабинете.

Вообще-то банкир с президентом были на «ты», а по молодости в бане вместе парились, но в присутствии журналистов требовалось соблюдать протокол. А те уже камеры нацелили, дыханье затаили. Миллионы телезрителей наблюдали, как президент приглашает своего гостя присесть, ведет его по кабинету в уютный уголок.

В кабинете президента помимо прочей мебели фигурировал этакий демократический столик, предназначенный для разговора как бы на равных. Для судьбоносных, интимных переговоров или для удобства журналистов, чтобы охватить глазком камеры все действие, президент выбирался из-за своего обширного стола и занимал позицию за столиком маленьким. И сейчас он усадил гостя, сел сам, улыбнулся направо в камеру — приготовился к стратегической дискуссии.

Президент был взволнован, это чувствовали журналисты, и, пожалуй, впору было тревожиться о стране, коли глава ее так нервничает. Фотограф Горелов покрылся потом, снимая лидера государства, — если сам господин президент так нервничает, то нам, простым людям, что делать? И банкир Балабос был взволнован тоже, только ладный костюм, аккуратная прическа показывали, что где бы его ни застиг звонок президента, какие бы бури ни сотрясали отечество, банкир всегда окажется в форме. И гладкий Балабос несколько успокоил репортеров.

— Так что, — задал вопрос президент, — действительно кризис?

Ну что тут скажешь? Что бы вы, например, ответили президенту на месте толстого банкира Балабоса? Да, отец родной, кризис! А ты как думал? В окно посмотри, батюшка, — как кризису-то не быть? Экономики-то у нас, кормилец, и не было никакой — спекуляциями только и занимались. Каюк нашей нефтяной демократии, пора закрывать казино! Ты что ж думал, так всю жизнь и будешь плясать? Ну, год нам везло, ну, пять лет, ну — десять лет подряд везло! Так ведь всякий фарт кончается. Бери фишки и драпай отсюда, рви когти, дядя. Посыпался твой карточный домик, а все оттого, что такие пройдохи, как я, хапают деньги, а такие пролазы, как ты, получают власть. Вы бы так ответили президенту, да?

— Какой там кризис, — ответил банкир, — разве это кризис? Определим события так: некоторые рабочие моменты вызывают у населения чувство тревоги. Надо народ успокоить.

— Вот и займитесь, — строго сказал президент, — прямая ваша обязанность.

И журналисты крупным планом дали строгий взгляд главы отечества, а потом скользнули камерой к банкиру Балабосу: как тот насупился, думая о своих обязанностях. Действительно, мог бы из дома в дом ходить, разъяснять, успокаивать население. А то расселся здесь, индюк финансовый. Иди, население успокаивай!

— Попрошу вас осветить происходящее, — президент карандаш по столу покатал, внимательно посмотрел в круглые Балабосьи глазки, — итак, ваше мнение?

— Идет процесс консолидации крупных игроков, наметился вектор сращивания капиталов.

— Значит, консолидация? — спросил президент строго. С этими банкирами ухо востро: обманут, шельмы, им не привыкать. — А кризиса нет?

— Процесс структуризации, — уточнил свою мысль банкир, — мелкие собственники пропадут, крупные останутся.

— И поводов для тревоги нет. Уверены? — уточнил президент и взглядом пригласил журналистов прислушаться к вопросу. Он, президент, печется о своем народе, он не успокоился, он вникает в суть. Мало ли что скажут безответственные люди? Придет вот такой румяный банкир и скажет, мол, кризиса нет. На то и нужен стране президент, гарант прав и свобод, чтобы следить, где что не так. Он и проверит, он и приструнит. Уточним вопросик, взыщем пристрастно.

— Уверены, что тревожиться нам не о чем?

— Так это ж хорошо, что акции дешевеют, значит, их больше купить можно, — сказал Балабос, — это нормальный процесс. Подешевело — это ж хорошо!

— А, вот оно что, — оживился президент, по слухам, тоже вкладчик. — Так, может, и нам, того, тоже чего-нибудь такое прикупить, хе-хе? «Дженерал Моторс», например, купим или там еще что.

— Давайте подождем годик, посмотрим, что покупать.

— Годик? Еще годик?

Не то ему сулили. Еще недавно шел по коридорам Кремля по ковровой дорожке и подмигивал направо и налево. Еще недавно звезд западной эстрады на день рождения звал — и прилетали на сольные выступления в дачном саду. А сейчас — ну что это за президентство? Война, кризис, экономика трещит. Нет, мы так не договаривались.

— Полагаете, что речь идет о структурном изменении и тревожиться в глобальном плане нет оснований? — произнес президент загадочную фразу.

— Именно так.

Обменялись крепким деловым рукопожатием, стрельнули улыбками в камеру — и домой, под рублевские сосны. Дело государственной важности сделали. И страна несколько успокоилась, наблюдая за беседой государственных мужей. Подумаешь, кризис. Прорвемся, не привыкать. Сахару вот кускового напасем, мыла хозяйственного закупим, и славно. Лишь бы не было войны.

Теперь Татарников остался в палате один. Умер старик, унесли окоченевшего Витю, а Вова-гинеколог заходил редко. Одиночество не тяготило Сергея Ильича, ему было чем заняться: когда боль отпускала, он сразу же засыпал, а когда появлялась боль, ему было не до разговоров. И эта простое расписание исчерпывало всю жизнь, лишней минуты не было. Если приходилось отвлекаться на разговор, он знал, что теряет необходимые в его теперешней жизни силы.

Пришла домработница Маша, принесла бульон, посланный женой. Бульон был холодный, жирный, и пить его Татарников не смог.

— Расстроится Зоя Тарасовна, — сказала Маша, — вы уж выпейте.

— А сама не могла прийти?

— Зоя Тарасовна занята — у нее целители, а потом этот Басик придет, они кофе пить будут.

И Татарников обрадовался, что жены не будет, — он лежал и тихо глядел в серый потолок, и считал минуты. Вот еще одна минута жизни прошла, и еще одна. А сколько их всего, этих минут?

— У меня вот муж умер, Сергей Ильич, — сказала Маша и заплакала.

Татарников смотрел, как она плачет, и ничего не чувствовал, сострадания и жалости не чувствовал. Вот еще один человек умер. Да, умер.

— Вы скажите Зое Тарасовне, чтобы денег прибавила, — сказала Маша, — нечего нам с сыночкой кушать.

— Денег нет, Маша, — сказал Татарников.

— А домработницу зачем взяли? Когда денег нет, домработницу не берут!

И что было сказать на это? Он вовсе не хотел про это думать, времени оставалось так мало. Зоя хотела завести домработницу к приезду англичанина — но разве это объяснишь? Он закрыл глаза, пусть Маша уйдет, пусть посмотрит на него, поймет, что он устал — и уйдет.