«Благодарю Тебя за теплую постель…» Благодарю Тебя за теплую постель, И эту комнату, и хлеб насущный, И милую дневную канитель, И скромный стих, душе моей послушный. За каждый взгляд, улыбку и привет, За огонек, мерцающий в окошке, И этот детский бархатный берет, И крошечные туфельки на ножках. Благодарю за звезды, за слова, За синий цвет и где-то берег южный, Благодарю, что я еще жива, Хотя, быть может, это и не нужно. Шиманская А. Я вам прочту. Париж: Рифма. 1963. «Звонок встревожил: — Слушаю, алло!..»
Звонок встревожил: — «Слушаю, алло! Кто говорит? — Что? — Снегом замело?.. Откуда голос?.. Не могу понять!» Отбой и гул. Молчание опять. На станции, в каком-то захолустье Светилась ночь невыразимой грустью, Утихла буря и раскрылся свод, Но поезд не пришел и не придет. Спит крепким сном смотритель станционный, Вокруг сугробы, каркают вороны, Не уцелеть от холода и тьмы — Погибло все селенье от чумы. Еще дымок идет с какой-то крыши — Перед концом немного жизнь подышит, Но у поэта образ оживет — Воскреснут души и растает лед, Знакомый поезд весело промчится И снова — жизнь, везде живые лица… Благодарю за весточку оттуда, Где Пушкин и слова его, как чудо. Шиманская А. Я вам прочту. Париж: Рифма. 1963. «Она на свет не поднимала очи…» Она на свет не поднимала очи, В тени печаль от дерзких берегла И слезы проливала дни и ночи О том, что муке не осилить зла. Лицо твое сурово, Палестина: Измена, кровь отмечены судьбой. Молись и плачь, Мария Магдалина, О камень бейся и шуми, прибой. Но час настал. И ниц упала стража. Разверзлось небо. Грозно и светло. Любовь твоя сама тебе расскажет, Каким сияньем сердце обожгло. Шиманская А. Я вам прочту. Париж: Рифма. 1963. «Услышать песню русскую метели…» Услышать песню русскую метели, Утешить сердце голосом родным. Тогда любить еще мы не умели, Тогда наш мир был малым и своим. Казался он веселым и светящим. Как мячик прыгал, лодочку пускал, Но пассажирский поезд уходящий Разрушил мир и призрачный вокзал, И мир теперь безрадостный, огромный, В чужой стране, суровый и пустой. Был горек дым, тревожен шум вагонный Его повсюду слышу за собой. Шиманская А. Я вам прочту. Париж: Рифма. 1963. Мать 1. «Милая, как жили мы убого…» Милая, как жили мы убого В доме деревянном на ветру! Печка черная монашкой строгой Остывала, догорев, к утру. К жизни возвращали мы монашку, Углем напитав ее с трудом, Душу открывали нараспашку, Грелись и слезами и огнем. Милая, за что такая участь, Ссылка — как предательский капкан? И годами жили, жили, мучаясь. А долину покрывал туман… Это все напомнил старый чайник — Вынула его из сундука: Прошлого свидетель он случайный, Трогала его твоя рука Маленькая, бедная, сухая От монашки черной, от воды. — Память, память, горькая, святая. Не стереть глубокие следы. Журнал «Современник». Торонто. 1964. № 9 2. «На вокзале в черном ты сидела…» На вокзале в черном ты сидела И покорно ожидала встречи. Серо-тусклый опускался вечер, Только звездочка одна горела. Поезд мчится, тень кидая косо, В небе ласточек несется стая, Паровоз, протяжный вопль бросая, Распускает дымчатые косы. Это — призрак. Я гонюсь за тенью. Всюду тени тенью окружают. Чья-то здесь накидка кружевная, Где-то обманувшее волненье. 3. «Зажги огонь. Ты здесь?..» Зажги огонь. Ты здесь? Пошевелись, вздохни И кофточку повесь. Уйдут, уходят дни, А ночь пришла опять: — «Ты здесь, ты для меня» — Мне некому сказать — Ни вздоха, ни огня. «Загорается небо огнем…» Загорается небо огнем, Разбивается меч о камни. Божий гром прогремит за ставней И утешит тебя дождем. После слез и утихшей бури, Сквозь лохмотья пугливых туч, Золотой потянулся луч К обнаженным плечам лазури. «Она и он… Они когда-то жили…»
|
