И она покидает его, поворачивается и засыпает, прижавшись ягодицами к животу Артура. Он слушает ее тихий сон. Секунды ее молчания, неподвижные и совершенные, проникают в него, как ножи.
В другую ночь Клер рассказывает ему свой сон.
– В кухне на моих глазах ты точил ножи. Там еще были какие-то твои знакомые, люди, которых я не знала, и ты разговаривал с ними как профессор медицины со студентами в аудитории. Беседуя с ними, ты часто улыбался мне, как будто хотел меня успокоить. И вдруг ты разрезал мне живот и вынул оттуда красные и черные ягоды – клубнику, малину, смородину, ежевику, они как будто светились изнутри. После этого ты погладил меня, нежно, один только раз, и рана сразу заросла. Когда ты трогаешь мою кожу, ты видишь мою плоть?
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты ведь открыл меня, разве не так? Ты вошел в мое горло, ты создал складку, которой там не было.
– Крошечный шовчик, который уже почти растворился.
– А когда ты целуешь меня, ты думаешь о нем?
– Я стираю его поцелуями.
– Тебе было приятно, когда ты вошел туда своим инструментом? – В глазах Клер блестят огни смятения. – Тебе нравится слушать, как я говорю эти слова голосом, который ты мне сделал?
– Я ничего не делал. Это твой голос.
– Есть люди, которые хотят погасить других, и люди, которые пытаются их зажечь. Скажи, кто ты? Скажи!
Он не отвечает ей словами. Он пробует на вкус ее губы. Она шепчет: «Скажи мне, кто ты, скажи, скажи».
Занимается заря, куски белого неба проникают через застекленное большое окно, стены кажутся бледными, глаза любовников блестят. Они шепчутся, и слова их отдаются друг от друга, потому что их виски касаются друг друга.
– Ну и штучка твой стручок.
– Странное слово. Откуда ты его взяла?
– Узнала у кюре. Я прочла рассказ о мужчине, который так любил свою жену, что занялся с ней любовью в последний раз, когда она была мертвая.
Она откинула голову назад, смотря застывшими распахнутыми глазами, и потребовала – слова хрипло вырывались из полуоткрытого рта:
– Ты займешься со мной любовью, когда я умру? Не знаю, что такое между нами, не знаю, что будет дальше, но я чувствую, как это сильно.
На следующую ночь Клер спит, и Артур не слышат, как она дышит. Бесшумность ее дыхания – как ласка для него. Она лежит поперек постели. Во сне она вытянула ногу так, что она оказалась рядом со ртом Артура, и он пробует ее на вкус.
– Ты не целовалась. Ты отказывала мне в своих губах. А потом ты дала мне свой рот. Теперь я не хочу больше твоих губ, мне нужна другая твоя часть.
И он сосет большой палец ее ноги. Она открывает глаза. Молчание. Она услышала? Она смотрит вверх, на потолок над кроватью.
– Забавно, в моей жизни у меня часто не было крыши над головой.
– Мой дом – твой дом.
– Я везде дома. Я жила у женщин, у мужчин, у тех, кто в отъезде, у сумасшедших и мертвых.
– Мне нравилась твоя крыша с открытым небом. Есть такая китайская пословица: «Caмая лучшая дверь – та, которую можно оставить открытой».
На следующее утро ладонь Артура гладит подъем ноги Клер, ее щиколотку, линию икры, угловатую коленную чашечку элегантно-стройной ноги, и здесь, со сбившимся дыханием, он выдерживает полную почтения паузу, прежде чем скользнуть по крутому и атласному склону бедра. Нежная кожа дышит под его пальцами, свежая, как облачко пудры, сорвавшееся с пуховки. Он останавливается. Клер сжала бедра. Артур пытается обойти сопротивление, проводит рукой по задней стороне бедра, берет в ладонь правую ягодицу, касается кожи внутренней стороной запястья, отваживается приблизиться к нежному водовороту пупка. Он включил тайный механизм – Клер сразу же поворачивается, поворачивает левое бедро под прямым углом, открывает дверь. Ее теплая щель очаровывает глаза и ноздри Артура. Он наклоняется над плотью этого плода моря, над неговорящими губами. Он пьет из источника ее чрева. Она просыпается, потягивается с негой.
– Артур… – шепчет она.
– Да.
– Чего ты хочешь?
– Тебя.
– А потом?
– Я боюсь этого.
– Тише, замолчи. Я чувствую, как благотворна наша любовь. Не останавливайся.
Их кожа сливается в одно. Она закидывает голову с закрытыми глазами, наморщив лоб. Ее пальцы, ее ладони берут, притягивают, удерживают в глубине ее самое твердое, изогнутое и напряженное, что есть у Артура. Ее кожа приклеена к его коже, он вдыхает чистое тепло ее тела. Она сплетает свое тело с его телом, свой взгляд с его взглядом. В своем падении она цепляется за него, стонет ему на ухо, требовательная, боязливая, изголодавшаяся, страдающая, отдавшаяся. «О, скажи мне, что это, если ты знаешь, прошу тебя, если ты знаешь, что это, скажи мне!»
Кости ее хрустят. Он смеется, смехом наслаждения и ужаса.
* * *
Занавески у ясновидящей не задернуты. Для тайны консультации достаточно октябрьской темноты. Она включает кассетник. «Я кое-что знаю, замолчи и слушай. Скоро будет переезд. Вы выберете дом, который мне не нравится. Я вижу там красное. Я уже говорила тебе, пусть не будет красного между мужчиной и женщиной, не надо этого». Она разрывает листок, на котором были записаны какие-то формулы. От треска разрываемой бумаги Артур вздрагивает.
– Что новенького с нашей последней встречи?
– Она потеряла кольцо.
– Не потеряла. Утратила на время.
– Но снова его обрела. Я отдал его ей.
– Естественно. Ей больше не надо защищаться. Вы с ней кое-чем обменялись… мне ты можешь сказать, мы ведь с тобой старые друзья, у тебя с ней была маленькая ночная музыка, правда? Продолжай.
– Она сфотографировала меня во сне.
– Во что ты был одет на этой фотографии?
– Мне было холодно, я завернулся в шаль. В красную шаль.
– Она должна сделать другую твою фотографию, где ты будешь в белом. Что еще?
– Она азартная.
– Дорогой мой, любовь без азарта – как жизнь без света. Что еще?
– Она считает, что похожа на мужчину. А на самом деле она женственна, как никто.
Не удивительно. На эту женщину не угодишь. Неужели ты с твоим умом мог бі предпочесть женщин, с которыми просто?
Глава 7
Восемнадцатый день ноября, вечерня в эту субботу, вчера кончился пост.
Милое мое дитя,
записку твою получил, и весть о визите несказанно радует! Уж так хочется вновь вернуться к беседам после мессы и другим семейным утехам. Двенадцатое и тринадцатое декабря отведены уже для рыбалки и других дел, так что будь любезна, поломай себе голову и найди другие даты, которые сможешь сорвать с древа дней.
Почему бы не Новый год? Моя скромная обитель вас ждет с раннего утра с большим котлом кипящего масла наготове (для фритюра а не для чего другого). Увидеть тебя для меня великий праздник, если только ты и твой шевалье приедете налегке, с пустыми руками, так сказать, в одной рубашке и с веревкой на шее. Итак, до предстоящего свидания.
Написано сего дня, языком свободным и несвязанным.
Твой предок
Андерс.
Это вторая их совместная поездка. За стеклом небо летит мимо быстро и меркнет медленно. Артур сложил письмо и отдает его Клер. «Превосходное вокальное упражнение для моих пациенток».
– Андерс был для меня настоящим отцом. Он знает все мои секреты. Но не пытайся его заставить…
– Заставить что?
– Выдать секреты тебе. Этот человек – настоящий сейф.
– А по его письму не скажешь.
Письмо – просто хитрость. Он умеет защищаться словами.
Из багажа Артура выглядывает книга «История фамилий». Он заметил толстую тетрадь, которую не видел раньше. Тетрадь и простых сложенных листов, сшитых суровой ниткой. Он открывает, листает, бумага пропитана духами Клер, и на каждой странице – череда отпечатков красных губ. «Для тебя. Дорожные поцелуи. Запасы для твоих губ».
