– Ничего себе приветствие дочери, с которой ты давно не виделась! – Незнакомая леди прошла мимо бабушки и направилась прямо к Талли. Подойдя, она склонилась над ней: – А это и есть моя малышка Таллула Роуз?

«Дочери?» Так это, значит…

– Мама? – благоговейным шепотом произнесла Талли, боясь в это поверить.

– Ты скучала по мне?

– О да! – сказала Талли, стараясь не рассмеяться. Она была так счастлива!

Бабушка закрыла дверь.

– Почему бы тебе не пройти на кухню и не выпить кофе?

– Я сюда не кофе распивать вернулась. Я пришла за дочерью.

– Ты без гроша в кармане, – устало проговорила бабушка.

– И что с того? – раздраженно спросила мама.

– Талли надо…

– Я сама знаю, что надо моей дочери…

Ее мама изо всех сил старалась стоять прямо, но ей не очень-то это удавалось. У нее дрожали колени, и глаза были какими-то странными. Она рассеянно крутила пальцем прядь длинных волос.

Бабушка сделала шаг в ее сторону.

– Растить ребенка – большая ответственность, Дороти. Может быть, если бы ты пожила с нами какое-то время и узнала Талли получше, ты была бы готова… – Бабушка замолчала и нахмурилась. – Да ты пьяна!

Мама захихикала и подмигнула Талли.

Талли подмигнула в ответ. В том, что мама пьяна, она не видела ничего плохого. Ее дедушка много пил, пока не заболел. И даже бабушка выпивала иногда бокал вина.

– Седня мой деньраждения, ма, или ты забыла?

– День рождения? – Талли вскочила на ноги. – Подожди здесь.

Она выбежала из комнаты. Сердце девочки отчаянно колотилось, пока она рылась в комоде, выбрасывая оттуда свои вещи. Талли искала ожерелье из бусинок и макаронин, которое она сделала маме в воскресной церковной школе в прошлом году. Бабушка тогда нахмурилась, увидев ожерелье, и велела Талли не надеяться понапрасну. Но Талли все равно надеялась. Схватив ожерелье, она кинулась обратно и вбежала в гостиную как раз в тот момент, когда ее мама говорила бабушке:

– Я не пьяна, мамочка, дорогая. Просто я впервые за три года снова вижу мою дочурку. Любовь – это такой кайф, с которым ничто не сравнится.

– За шесть лет. Талли было четыре, когда ты последний раз бросила ее здесь.

– Так давно? – Мама выглядела обескураженной.

– Возвращайся домой, Дороти, – сказала бабушка. – Я могу помочь тебе.

– Как ты сделала это в прошлый раз? Нет, спасибо!

В прошлый раз? Так мамочка уже возвращалась?

Бабушка вздохнула. Лицо ее стало строгим.

– И долго еще ты будешь мне это припоминать? – вздохнула бабушка.

– Такое не забывается. Пойдем со мной, Таллула! – Мама направилась к двери.

Талли нахмурилась. Она представляла себе это совсем не так. Мама даже не обняла ее, не поцеловала, не спросила, как ей живется. И каждый знает, что, когда уезжаешь, надо собрать чемодан. Она показала на дверь своей комнаты.

– Мои вещи…

– Не нужно тебе все это барахло, Таллула!

– Что? – Талли не понимала, о чем говорит мама.

Бабушка заключила внучку в объятия. От нее привычно пахло тальком и лаком для волос. Бабушка была единственной, чьи руки обнимали Талли, единственной, кто давал ей ощущение безопасности. И Талли вдруг стало страшно.

– Бабушка? – вопросительно произнесла она, отстраняясь. – Что мне делать?

– Ты идешь со мной, – сказала мама. Она прислонилась к двери, чтобы держаться прямо.

Бабушка взяла Талли за плечи.

– Ты ведь знаешь наш адрес и номер телефона, правда? Сразу звони, если что-то испугает тебя или пойдет не так.

Бабушка плакала. Слезы этой сильной и всегда такой спокойной женщины испугали Талли и привели ее в смятение. Что же происходит? Что она уже успела сделать не так?

– Бабушка, я… прости…

Мама, качнувшись в ее сторону, схватила Талли за плечо и сильно встряхнула.

– Никогда не извиняйся, слышишь? У тех, кто извиняется, вид такой жалкий. Пошли! – взяв дочь за руку, она потянула ее к двери.

Талли засеменила за матерью прочь из дома, вниз по ступенькам крыльца и через улицу, где был припаркован видавший виды, тронутый ржавчиной фургон «фольксваген», весь облепленный разнокалиберными переводными картинками, с огромным желтым знаком пацифистского движения на дверце.

Дверца открылась, и из фургона вырвалось облако серого дыма. Сквозь дым Талли разглядела в фургоне троих людей. За рулем был чернокожий мужчина с красной банданой на густой шевелюре. На заднем сиденье – женщина в жилете с бахромой и полосатых шароварах с коричневой косынкой на белокурых волосах. Рядом с ней сидел мужчина в брюках клеш и засаленной футболке. На полу фургона был потертый коричневый палас, на котором были разбросаны несколько трубок и пустые бутылки из-под пива, упаковки от еды и магнитофонные кассеты.

– Это – мой ребенок Таллула, – сказала своим друзьям мама.

Талли ничего не сказала. Она терпеть не могла, когда ее называли Таллула. Но она сообщит об этом мамочке позже.

– Прикольно, – сказал кто-то из сидящих в фургоне.

– Она вылитая ты, Дот. От этого башку сносит.

– Залезайте, – угрюмо потребовал водитель. – Мы уже опаздываем.

Человек в грязной футболке протянул руки к Талли, обхватил ее за пояс и затащил в фургон.

Мама тоже забралась внутрь и захлопнула за собой дверцу. Внутри звучала какая-то странная музыка. Талли удалось разобрать только повторяющиеся слова «что-то происходит». Из-за наполнявшего фургон дыма все выглядело каким-то расплывчатым, словно не в фокусе.

Талли подвинулась к стенке, освобождая место для матери, но Дороти села рядом с женщиной с платком на волосах. Они тут же завели разговор о свиньях, маршах и человеке по имени Кент. Талли ничего не понимала, а от дыма у нее начала кружиться голова. Когда мужчина рядом с ней закурил трубку, Талли громко вздохнула. Повернувшись к Талли, мужчина выпустил облако дыма прямо ей в лицо и усмехнулся:

– Просто плыви по течению, малышка!

– Только посмотрите, как моя мать ее одевает, – с осуждением произнесла Дороти. – Она будто маленькая кукла. Как, черт побери, она может быть настоящей, если ей нельзя даже испачкаться?

– Точно, Дот! – одобрительно сказал сосед Талли, выпуская дым и расслабленно откидываясь на спинку сиденья.

Только сейчас мама впервые посмотрела на Талли. По-настоящему посмотрела.

– Запомни навсегда, дочурка: жизнь дана не для того, чтобы готовить, убираться и нянчить детей. Жизнь – это свобода. Каждый может делать то, что захочет. Ты можешь стать гребаным президентом Соединенных Штатов, если захочешь, черт возьми!

– Да уж, новый президент нам бы не помешал, – заметил водитель.

Женщина в косынке похлопала Дороти по ноге.

– Да уж, это точно. Эй, дружок, подай-ка косячок! – Она захихикала: – О, почти в стихах получилось.

Талли удрученно молчала. Ей-то казалось, что она отлично выглядит в этом платье. И она совсем не хотела быть президентом, Талли мечтала стать балериной.

Но больше всего на свете она хотела, чтобы мамочка ее любила. Она тихонько продвигалась в ее сторону, пока не оказалась достаточно близко, чтобы коснуться Дороти.

– С днем рождения! – тихо сказала она, вытаскивая из кармана ожерелье, над которым столько трудилась, не вставая из-за стола и продолжая собирать его и клеить, когда другие дети уже отправились играть. – Я сделала это для тебя.

Мамины пальцы сомкнулись вокруг ожерелья. Талли ждала, когда мама рассмотрит ожерелье, скажет ей спасибо и наденет ожерелье на шею, но она так и не сделала этого – просто сидела, покачиваясь в такт музыке, и разговаривала со своими друзьями.

Талли закрыла глаза. От дыма ей очень хотелось спать. Всю жизнь ей не хватало мамы. Совсем не так, как не хватает потерянной игрушки или подружки, которая, обидевшись, больше не приходит поиграть. Она скучала по маме каждую секунду. Это чувство не покидало ее никогда, беспокоило, словно рана, которая ноет днем и нестерпимо болит по ночам. Талли обещала себе, что, если мамочка вернется, она будет очень хорошей. Идеальной. Она исправит все, что сделала или сказала не так. Больше всего на свете Талли хотелось, чтобы мама могла ею гордиться.