Неоглосса Ах, закрой мне навек эти вежды! Трудно в хрупкой и душной плоти… Или дай вихревые надежды Этот мир до основ потрясти! Из «Песен души»
Трудно жить в этой пропасти мрачной Меж жестоких и гордых людей. Я, с широкой мечтою прозрачной, Не сношу тяготы их цепей. В ясной области Духа невежды К Красоте преграждают пути. Нелегко мне святыню спасти… Ах, закрой мне навек эти вежды! Отравляют глубины души. Яркий свет маяков застилают; И мечты, что возникли в тиши, Ледяною вьюгой угашают. Все же крест свой я должен нести, Не роптать на судьбину крутую. Но, хоть цель я провижу благую, Трудно в хрупкой и душной плоти… Трудно в хрупкой и душной плоти… Надели меня мощью духовной, Чтоб я в бурной борьбе не ослаб, — Ты, Единственный, Дух безгреховный. Бог Отец, перед кем я не раб, — Облачивший в плотские одежды Наше вольное вечное я, Погрузи меня в тьму забытья, Или дай вихревые надежды! Не вотще я был призван Тобой К Светозарству расчистить дорогу, Обративши грозой немирской Всех несчастных и ропщущих — к Богу. Дай себя мне, как прежде, найти! Я сошел в низину грехопада, Чтоб во имя Грядущего Града. Этот мир до основ потрясти! 24 июля, 1928 г. ИЗ ЖУРНАЛОВ И АНТОЛОГИЙ Убежавшему зайцу Серый заяц сел на дороге, Но по хворосту хруст услыхал; Что есть мочи грызун быстроногий Вдоль по вереску в лес ускакал. Напугал я тебя, длинноухий, Но ведь я не охотник-злодей. Мне милы и зеленые мухи, И несущий иглу муравей. Осы черные в желтых полосках, С их висящим коконом-гнездом, И пчела на кукушкиных слезках, Вся в меду и в плаще золотом. Все мне дорого, серый, в природе: И проросший овес молодой, И капустный кочан в огороде, До чего ты охотник большой. Самый запах земли мне приятен, Желтопенные волны лугов, Лес в сиянии солнечных пятен — Все люблю, все прославить готов. «Русская мысль». 1915, № 12. Завируха Елей серебрящихся наметы Стали и грузнее и пышней. Вновь курят глубокие суметы. Стружит снег вьюга среди полей. Снова заметь свищет и гуляет, И следы полозьев занесло. Сечень-белоризец окунает В звездную крестильницу село. Сам охоч до пляски, пряток, жмурок, — Над парчей змеящейся куры, — Полумесяц из-за мглы, что турок, Смотрит на забаву детворы; Смутно видит сквозь фату метели Отраженный в стеклах блеск свечей, Мишурой мерцающие ели, Тут и там гадающих людей. Смотрит и Медведица Большая, Из-за туч взглянувши невзначай, Как скорлупка, в чаше проплывая, Вдруг огнем зажжет бумажки край. И глазеют ведьмы заметухи В окна из-за снеговых холмов, Как на картах ворожат старухи И сулят «дорогу», «женихов», «Письма», «хлопоты» и «дом казенный»; Видят, тени воска на стене Г роб иль челн выводят плоскодонный, Трубача на вороном коне… Вновь разъяснило. Глядят Стожары, Как мелькает в пляске молодежь, Как, подпав под хмелевые чары, Краснорожий бесится кутеж… Утихает ветер. Чуть кружится Снег вокруг сугробов на полях, Стар и млад, усталый, спать ложится. Меркнет Утренница в небесах. «Якорь», 1936 Рондель Вертящихся листов балет, Мне мил размер твой прихотливый: Дождь хлещет ли из туч тоскливый, Сияет ли на небе свет. Люблю, задумчивый поэт, Твой пляс бездумный и игривый, Вертящихся листов балет. Мне мил размер твой прихотливый, Когда ветров осенних бред Гудит в дубраве сиротливой. Нарядный вихрь твой шаловливый Отраден и на склоне лет, Вертящихся листов балет. 1942. Русская Мысль (Париж) № 3676 (5. 6. 1987) Литературное приложение № 3/4 Нюландский сонет О, Гельсингфорс, излюбленный ветрами, Ты мало, горделивец, мне знаком. По стогнам я твоим бродил пешком. Но ты с двумя своими языками Не близок мне; стеной они меж нами. К твоей красе холодной не влеком, Незваным и ненужным чудаком С тебе чужими мыслями, мечтами Себя я чувствовал; хоть скал гранит Здесь, там в столице и меня бывало Пленял, но ныне больше не манит С тех пор, как сердце холод злой познало Враждебного нам племени людей, Суровое безмолвие камней Сочувствия в душе не вызывает, Сердец закрытых символ отвращает. 1942. «Русская мысль». Париж № 3676 (5. 6. 1987) Литературное приложение № 3/4. |
