— Потом, — ответил ТТ и ушел.

Мне объяснили, что он прилетел к своей многолетней любовнице, красивой и, как говорили, бездарной актрисе лет тридцати. Она оказалась совсем не бездарной, — когда ТТ попросил меня снять ее в своем фильме, я выполнил его просьбу, никогда об этом не жалел, хотя многие считали, что я отдавал долги ТТ. Может быть, и отдавал, потому что долги надо отдавать, а неблагодарность — одна из самых худших черт человеческого характера.

Наступило закрытие фестиваля. Критики выстраивали прогнозы. Фильм с моим участием в прогнозах не упоминался.

Я думал, что фильм будет отмечен каким-то дипломом или премией Министерства сельского хозяйства. Но чтобы получить приз за главную мужскую роль — я об этом даже и не думал.

Я решил, что в получении приза помог ТТ, и подошел к нему на завершающем банкете.

— Спасибо за приз, — сказал я.

— Тебе спасибо, — ответил ТТ.

— Спасибо за вашу помощь, — сказал я.

— Помощь была небольшая, — признался ТТ, — конечно, в жюри были пара наших, с которыми поговорили перед фестивалем. Но на все жюри повлиять невозможно. Как только на них начинаешь жать, они из протеста голосуют «против». Я узнавал, споры были. Тебя поддержала латышка. Прибалты всегда голосуют «против», но, когда она выступила за тебя, сомневающиеся тоже проголосовали «за». Мы себя держим за провинциалов, а прибалты вроде как бы Европа. Какая Европа?! Чухна, вроде финнов.

Я подошел к великой латышской актрисе. Она уже заметно выпила и сидела в полном одиночестве. Исполнив свою роль в жюри, она уже никого не интересовала.

— Спасибо за поддержку. — Я поцеловал ей руку. Она показала на стул рядом с собою.

— Ты рад? — спросила она.

— Еще не знаю. Я не ждал.

— Никто не ждал. — Актриса усмехнулась. — Но у вас был уже другой фильм о председателе. О председателе-хаме, который кричит, выгоняя людей на работу. Он мог даже ударить. И это оправдывалось. Все же ради людей. Я не люблю хамов. Их никто не любит, кроме ваших, потому что они тоже хамы.

Актриса осмотрела стол. Все бесплатное, положенное участникам фестиваля, было уже выпито.

— Что принести? — спросил я.

— Коньяк, — сказала актриса. — Такой же хороший, какой был у тебя во фляжке. Я голосовала за тебя еще и потому, что ты пьешь хороший коньяк.

Я сходил в бар, принес коньяк ей и себе. После выпитого она не могла идти. Я взял ее под руку, довел до лифта, потом до ее номера. Членов жюри, как только закончилась их работа, поселили вместе со всеми в гостинице, освободив резиденцию для какой-то международной делегации.

Я уложил ее, пожелал спокойной ночи.

— Завтра у меня будет раскалываться голова, — сказала актриса.

— Чем снимаете? — спросил я.

— Коньяком.

На завтрак актриса не вышла. Я отнес ей в номер коньяку, лимон, тарталетки. Вскипятил воду, заварил кофе и подал в постель.

— За это я буду тебя любить всю жизнь, — пообещала актриса.

Она выполнила свое обещание. На все кинофестивали, конференции, симпозиумы и даже на республиканские фестивали латышской песни я всегда получал официальные приглашения.

Вечером несколько телевизионных групп хотели взять у меня интервью. Но ТТ предупредил:

— Ты выпил. Не надо. На экране все видно. Перенеси на утро.

— Как-то неудобно…

— Удобно, — сказал ТТ. — Ты сегодня звезда, ты знаменитость.

Утром я принял душ, побрился, надел модную немецкую куртку и спустился в холл, где меня ждали телеоператор и журналистка. Я уже знал, о чем буду говорить, вне зависимости от того, о чем меня будут спрашивать.

Потом это искусство общения с журналистами я доведу до совершенства.

Журналистка, маленькая, ладненькая, в дорогих зеленых шортах, кофточке от Диора, кожаных сандалетах, ремешки которых охватывали тренированные икры, — дочь известного кинооператора. Она работала в «Кинопанораме», самой большой и популярной передаче о кино, снимала ироничные репортажи, с которыми ведущий передачу соглашался или не соглашался. Я не был героем ее романа, и надо было ожидать каверзных вопросов. Так и получилось.

— Снимаем, — сказала она. На видеокамере зажглась красная лампочка. Значит, оператор включил камеру.

— Вы получили главный приз за лучшую мужскую роль. На этот приз претендовали замечательные, талантливые актеры, а получили вы, никому не известный актер. Как вы сами считаете, вы такой талантливый или вам повезло?

Я молчал, держал паузу, как учил меня Афанасий.

— Все могут успокоиться, — сказал я. — Это мой первый и последний приз за главную роль. Больше призов не будет.

— Не поняла?

— Я режиссер и не собираюсь актерствовать, может быть, буду соглашаться только на небольшие роли в эпизодах.

— Но вы же закончили актерский факультет?

— Я еще закончил аспирантуру по режиссуре, снял как режиссер пока только один художественный фильм, сейчас готовлюсь к съемкам следующего.

— Первый раз слышу о вас как о режиссере.

— Значит, плохо подготовились к интервью. Я, например, о вас знаю не все, но многое.

— Например?

— Что вы дочь известного оператора, что вы чаще берете интервью у тех, с кем вы учились во ВГИКе, что вам очень нравится актер Абдулин.

— А вам?

— А мне нет.

— Почему?

— Мы будем говорить об итогах фестиваля или об Абдулине?

Она переключилась мгновенно, вероятно решив, что при монтаже вырежет этот кусок.

— Ваш учитель, наш классик, конечно, будет рад, что вы получили главный приз на фестивале.

— Вряд ли. Классик очень не любит меня.

— Возможно, вы заблуждаетесь?

— Я не заблуждаюсь. Я знаю. И что такое учитель? Учитель — это у кого можно научиться. Я учился в основном у Афанасия.

— Вы все подвергаете сомнению. Но вы не сомневаетесь, что классик есть классик?

— Как раз сомневаюсь. Классик снял одну картину.

— Две.

— Вторая была настолько плоха, что о ней практически не упоминают. Снять одну картину или написать одну книгу может почти каждый человек. Классик — это когда много картин, как у Чаплина, или Бергмана, или у нашего Афанасия. Как у писателей, у режиссеров тоже должно быть собрание сочинений. Классики — это Толстой, Чехов, Достоевский.

— Очень интересно! Значит, вы из наших сердитых молодых людей?

— Я из достаточно трезво мыслящих молодых людей.

— А как вы оцениваете сегодняшнее состояние советского кинематографа?

— Как вялотекущее.

— Поясните.

— Был великий подъем нашего кино в конце пятидесятых — начале шестидесятых, когда пришли Кулиджанов, Ростоцкий, Чухрай и десятки других талантливых режиссеров.

Когда хвалишь, упоминай фамилии, учил меня Афанасий. Те, кого ты похвалил, обязательно запомнят тебя, так же как и те, кого ты поругал. Те, кого ты хвалил, при случае помогут тебе. Те, кого ты ругал, найдут способ свести с тобой счеты. Те, кого я хвалил, потом мне помогали…

— А сегодня очень небольшой приток молодых, — продолжал я. — Приз за лучший дебют получил режиссер, которому сорок один год. Ситуация должна меняться.

— На ваш взгляд, от кого зависит, чтобы ситуация изменилась?

— От Комитета по кинематографии, он же нами руководит. Как руководит, такое и кино!

Я был смелым. Потом будут говорить, что чуть ли не я снял председателя Кинокомитета. На самом деле еще в Пскове Воротников, как бы между прочим, сказал, что в ЦК партии готовится постановление по работе с творческой молодежью и что скоро в Кинокомитете поменяется руководство. Я мог позволить себе быть смелым и выжал из этого интервью все возможное для себя. Теперь мне оставалось только ждать. «Кинопанорама» должна была выйти в эфир через неделю.

Чтобы не смотреть телевизор в холле общежития, я купил портативный черно-белый телевизор «Шилялис», который делали на оборонном заводе, поэтому он был хорошего качества.

Наконец настал вечер «Кинопанорамы». Как я и предполагал, начало интервью сократили, но оставили мои высказывания и о Классике, и о Кинокомитете.