В Италии встречаются христианские храмы, возведенные из камня разрушенных языческих святилищ и на их же руинах.

Эти храмы я сравнил бы со средневековым естествознанием, которое по большей части строилось на наследии античных писателей.

И если бы это были только труды Аристотеля! Но средневековье с особым удовольствием черпало и из Плиния, гигантское наследие которого просто напичкано сказками и небылицами, и сказки эти отлично вписывались в мир средневековых представлений, в котором было место всему чудесному.

Его обширное произведение «Естественная история» — воистину не просто очерк естествознания, а настоящая энциклопедия всей античной науки. Целью Плиния было не только изложить свое учение, он хотел при этом еще и быть занимательным. Это объясняет, почему он приправлял сухое изложение научного материала пряным соусом бесчисленных сказок и небылиц.

Поэтому здесь я привожу примеры бытовавшего в средние века поверья, что даже в диком звере могут таиться человеческие черты.

Слон, лев: с них начинается знаменитая VIII книга его труда, посвященная животным.

Древний Рим наблюдал беспримерную по масштабам травлю диких зверей. Помпей однажды приказал вывести на арену цирка сразу двадцать слонов, в другой раз шестьсот львов, еще как-то четыреста двадцать пантер, выставляя против них специально обученных для боя с дикими зверями гладиаторов, вооруженных одними только дротиками.

Как происходило это массовое побоище? Плиний употребляет слово simul, то есть схватка происходила одновременно, — за отсутствием иных разъяснений это трудно себе представить.

Только об одном номере программы читаем подробности, а это как раз и был устроенный Помпеем бой со слонами.

Слоны один за другим получали тяжелые ранения, одному дротик попал прямо в глаз, и слон свалился замертво. И тогда произошло что-то невообразимое, прямо чудо из чудес. Слоны сообразили, что всех их ждет неминуемая смерть, они сбились в кучу и своими движениями и жестами, а также жалобными звуками, казалось, молили о пощаде. Зрителей так растрогала эта сцена, что они с рыданиями вскочили с мест и проклинали Помпея, который, собственно, ради их же развлечения и устроил жестокое побоище.

И все же я скорее готов поверить в жалобные стенания слонов, чем в возмущение зрителей, потому что после падения Помпея та же самая публика без всяких слез и сожалений до конца смаковала зрелище кровавого побоища, в котором по повелению Юлия Цезаря также против двадцати слонов участвовали пятьсот копьеметалыциков, и точно так же для их, зрителей, развлечения.

Выступали слоны в цирке и с мирными аттракционами. Ходили по канату, пританцовывали, хоботами выводили на песке греческие и латинские буквы и т. д. В историю об одном таком слоне-артисте нам волей-неволей приходится поверить. То был слон-тугодум. Дрессировщик без всякой пользы ругал его, проклинал — ничего не мог от него добиться, не то что с другими. Как-то ночью заглянул дрессировщик в зверинец — загон слона-тугодума был пуст. Дрессировщик стал искать пропажу и обнаружил во дворе зверинца. А слон, убежав из стоила, под покровом ночи разучивал свой номер.

Совестливость — мудрость, превосходящая все добродетели, а также чувства справедливости и достоинства характерны для слонов. «Эти качества, — пишет Плиний, — редко встретишь и у людей».

В этом что-то есть. Только нужно некоторое благорасположение, чтобы принять примеры, приводимые Плинием, в качестве достоверных случаев.

У сирийского царя Антиоха было два боевых слона: Аякс и Патрокл. Аякс был вожаком. В таковом качестве ему однажды выпало перевести все слоновье стадо вброд. А он вдруг заупрямился, попятился и не захотел даже войти в воду. Тогда погонщики громко объявили, что вожаком станет тот, кто не испугается течения в реке. Патрокл это понял, вошел в воду и перевел все стадо. Судьба Аякса была решена — его отстранили от «должности», новым вожаком стал Патрокл со всеми сопутствующими привилегиями и знаком отличия — большущей серебряной цепью на шее. Аякс так опечалился своей неудачей, что совсем отказался от пищи и погиб голодной смертью.

И еще одна черта. Слониха подпускает к себе самца только раз в два года, да и то лишь на пять дней. На пять дней они удаляются в лес, потом, искупавшись, возвращаются в стадо. Толстокожие не знают ни разводов, ни соперничества за обладание самкой[200].

А вот для льва, царя зверей, весьма характерна одна поистине царская добродетель — великодушие. (Так говорит Плиний.) Одна беглая рабыня пробиралась по лесу, вдруг, к величайшему ее испугу, очутилась нос к носу с несколькими львами, готовыми к прыжку. В ужасе женщина взмолилась, чтобы они не трогали ее, причитая, что она всего лишь слабая женщина, да и то беглая рабыня. И что же? Львы не тронули ее, дав ей дорогу; как пишет автор: «К славе царя зверей, ему не подобала такая добыча».

Другая черта характера льва, и уж совсем не царская, — благодарность. (Это уже я говорю, а не Плиний.)

Некто Эльфис из города Самос плыл на корабле вдоль берегов Африки, в одном месте он пристал к берегу и пошел осмотреться вокруг. Шел он себе шел, как вдруг наткнулся на ужасного льва с разинутой пастью. В страхе вскарабкался он на дерево и взмолился богу Бахусу, прося о помощи, наобещав разного, что в таких случаях обещают. Лев, однако, вовсе не стремился достать его, он мирно разлегся под деревом и все поворачивал к нему свою разинутую пасть, как будто бы просил о чем-то. И тогда человек заметил, что в пасти у него: в самое небо вонзилась острая кость. И он решился помочь, слез с дерева, сунул руки в пасть зверю и вытащил кость. А лев не только не тронул его, а сопровождал до самой стоянки корабля и, пока корабль стоял, принес к нему всю свою добычу. Элфис же, верный своему обету, в Самосе построил храм богу Бахусу. Этот храм греки с почтением называли храмом Диониса с разверстой пастью.

Благодарный лев с открытой пастью появляется также и в других памятниках древней науки, притом в разных вариантах. Самый известный из них — история беглого раба Андрокла. Тот в своих скитаниях набрел на львиное логово, но лев, вместо того чтобы напасть, вилял хвостом, показывая поднятую лапу, только на этот раз не осколок кости торчал из пасти, а в лапе застряла колючка. Человек вынимает колючку, лев в благодарность делит с ним свое жилище и приносит добычу; человек вялит куски мяса на солнце и тем питается. Со временем, однако, ему надоедает такое полуживотное существование, и он сбегает от этого льва. Однако, как говорится, попадает прямо из огня да в полымя: его ловят и возвращают прежнему хозяину, приговор того краток и жесток: «Ad bestias!» — бросить на съедение диким зверям в цирке.

Здесь рассказ полнится новым волнующим эпизодом. В цирке на раба выпустили огромного льва; от одного вида и ужаснейшего рыка такого страшилища человек застыл ни жив, ни мертв, очнулся лишь тогда, когда лев, вместо того чтобы разорвать жертву, улегся перед ним и стал дружелюбно лизать ему ноги. Только что не мурлыкал. Так вот. Это был тот самый лев, который делил с ним логово в пустыне! Его тоже поймали. Он признал своего спасителя, а тот его тоже; последовала душещипательная сцена; народ шумел и требовал пощады; раба помиловали и подарили ему его льва.

Эту историю, которая так и просится на киноэкран, якобы поведал один очевидец — Апион, философ из Александрии. Из его записок ее взял на заметку Авл Геллий и обеспечил ей дальнейшую жизнь в своей книге «Аттические ночи». Позднее, во мраке средневековья, она не затерялась и счастливо добралась до того самого монастыря, где приблизительно в XII веке родился знаменитейший сборник «Gesta Romanorum». Неизвестный автор, несколько изменив текст, внес историю Анд-рокла в свой сборник, сохранив ее до наших дней. До Венгрии она дошла в 1695 году: тогда «Gesta Romanorum» вышла на венгерском языке в переводе Яноша Халлера.