– Продюсера, – поправляет меня Марабу.

– Помню, помню… Покойная Лили Нобомву работала на него?

– Трагическая потеря.

– Его, кажется, называли нашим Говардом Хьюзом?[11]

– Он – человек с положением. – Марабу элегантно передергивает плечами. Птица через секунду копирует ее жест, словно крылатый сиамский близнец.

Мы поворачиваем в тупик, проезжаем мимо открытого участка, заросшего травой, – такой стоит не меньше пяти миллионов, – и останавливаемся перед довольно низким забором из песчаника, увитого плющом – настоящим плющом. За металлическими коваными воротами виден ухоженный газон, а за ним – особняк работы сэра Герберта Бейкера, знаменитого английского архитектора. Судя по всему, особняк построен в самом начале двадцатого века. За домом высится невысокий холм, или коппие. На фоне лужаек холм, поросший лесом, выделяется, как волосатая бородавка на безупречно холеном лице.

– Что мне надо найти? – спрашиваю я.

– Не что, а кого, – поправляет Марабу.

– Так кого же?

– Ах, милочка! «Терпенье – добродетель. Добродетель – дар»… – отвечает Марабу. Старый стишок в ее исполнении звучит немного странно.

Мальтиец досадливо морщится. Должно быть, они с Марабу привыкли пикироваться, как брат и сестра или супруги, прожившие вместе много лет. Во всяком случае, Марабу умолкает. Мальтиец говорит:

– Он славный, милочка. Тебе понравится.

– Главное – чтобы не пришлось искать собачонку, – говорю я.

– Гарантирую – никаких собачонок! – Мальтиец нажимает кнопку на пульте; железные ворота со скрипом открываются, и мы въезжаем в поместье.

Мы подъезжаем к дому сбоку и останавливаемся у пристройки – гаража на четыре машины. Гараж очень приземистый и уродливый; он вступает в явный диссонанс с творением сэра Герберта Бейкера. Одна из дверей открыта; за ней виден ухоженный темно-синий «даймлер» с деревянными панелями. Хьюрон явно любит передвигаться со всеми удобствами… Странно, о нем известно, что в последнее время он вообще никуда не ездит. Какой-то здоровяк в изящной шоферской кепочке моет колеса. При нашем приближении здоровяк встает и жестом показывает Мальтийцу, чтобы тот поставил свой «мерседес» слева. Потом берет ведро и удаляется в гараж, расплескивая за собой мыльную воду.

– Какой приветливый малый!

– По должности он вовсе не обязан быть приветливым, – отвечает Марабу. Она открывает заднюю дверцу и выскальзывает из машины, прижимая лысую голову Аиста к груди, чтобы он не ударился о дверцу.

Мальтиец не спешит вылезать; он барабанит большими пальцами по рулевому колесу.

– Идите-ка вы вперед. А я спрошу у Джона, не согласится ли он навести марафет на «мерседес», пока тут крутится с ведром.

– Его зовут Джеймс! – раздраженно поправляет его Марабу.

– Да все равно… Я вас догоню!

– Вход там! – Марабу ведет меня за угол, на дорожку.

Мы подходим к дому. Вблизи особняк кажется каким-то заброшенным. Между камнями проросли осот и одуванчики. У меня почему-то портится настроение. И лужайки здесь неухоженные, пожелтевшие. В жухлой траве гуляет одинокий ибис – ищет насекомых. Вдали, за дырявой сеткой, я вижу старый теннисный корт с потрескавшимся бетонным покрытием. Обвисшая сетка напоминает пивной животик бывшего спортсмена. В воздухе витает колдовской запах брунфельсии, которую называют еще «вчера-сегодня-завтра». Ее лиловые и белые цветки повсюду… Ленивец что-то недовольно клекочет. Я знаю, ему тоже не по себе. Он, как и я, чувствует себя заброшенным.

Из чистой вредности я пристаю к Марабу:

– И все-таки, чем конкретно вы занимаетесь? Что именно поставляете? Ценные кадры для крупных компаний? Антиквариат? Ведете переговоры по освобождению заложников?

– Все, что хотите… наша деятельность немного похожа на вашу, мисс Декабрь. – Аист издает гортанный клекот, отчего бородка на шее раскачивается.

– Ну хорошо… Назовите три ваших последних дела!

– Мы придерживаемся в своей работе принципа неразглашения и действуем крайне тактично… Надеюсь и вы тоже!

– Если хорошо платят – почему бы и нет, – соглашаюсь я. – Но может, хотя бы намекнете?

– Мы оказываем нашим клиентам разносторонние услуги. В том числе и услуги по сопровождению. Так, с некоторыми музыкантами мистера Хьюрона мы ездили в концертный тур. А недавно сопровождали одного подопечного на важные переговоры в Берлин…

– Такие услуги оказывают отделы по связям с общественностью в звукозаписывающих компаниях, а вы, кажется, уверяли, что занимаетесь какими-то поставками.

– До этого мы контрабандой ввезли из Испании партию распятий семнадцатого века в контейнере с керамической плиткой.

– Правда?!

– Возможно. А может быть, я нарочно вас обманываю, чтобы заинтриговать. Как вы проверите?

Мы подходим к тяжелой деревянной двери с витражным слуховым окошком. Марабу нажимает кнопку звонка. Мы слышим, как внутри дома эхом отдается звон колокольчика. Через секунду дверь распахивается. На пороге стоит коротко стриженная блондинка в ярко-красном брючном костюме. Кажется, она рада нас видеть; улыбается, как будто ей глотку щекочет солнечный луч.

– Ух ты, класс! Вы так рано – супер! Оди сейчас кое-что закончит и выйдет.

– Кармен – одна из протеже мистера Хьюрона, – поясняет Марабу, видя недоуменное выражение моего лица.

– Ах да-а-а, извините, – спохватывается Кармен, одаряя меня белоснежной улыбкой. – Вы кто – пресса?

– Уже нет.

Она тут же теряет ко мне интерес, хотя улыбка становится лишь чуть-чуть суше.

– Входите, входите же! Если хотите, пойдемте в патио, я принесу вам чаю.

Она идет вперед, цокая высоченными шпильками. Туфли на ней красные, лакированные.

В сравнении с шикарной юной красоткой дом кажется несколько старомодным. Выцветшие персидские ковры на деревянном полу приглушают цокот каблучков Кармен. На мой вкус, мебели в доме многовато; повсюду какие-то тяжелые диваны тикового дерева и массивные потолочные балки. Ленивец крепче прижимается ко мне. Я смутно чувствую неприятный запах, как будто где-то что-то протухло, и наконец соображаю: так пахнет застоявшаяся вода в вазе из-под цветов.

По пути я заглядываю в столовую, где под громадной люстрой стоит стол из кладрастиса на двенадцать персон; люстра напоминает свадебный торт, перевернутый вверх тормашками. В лучах солнца медленно летают пылинки, которым удалось преодолеть заслон плюща и пуленепробиваемых стекол. Кто-то разбросал на столе изюм в шоколаде – видимо, давно, потому что с виду он совсем окаменевший.

– Мистер Хьюрон только что переехал сюда?

– О нет! Он здесь уже сто лет живет! – отвечает Кармен. – Понимаю, о чем вы подумали. Типа – не очень рок-н-ролльно.

– Знаете, именно так я и подумала.

– Знаю-знаю. Когда я первый раз пришла на прослушивание, меня это тоже напрягало. А потом Оди объяснил, что у него такая философия. Главное – музыка, а не…

– Не… что?

– Не имидж. Не глянец. Не гламур. Никаких внешних стимуляторов!

Коридор увешан памятными табличками и наградами, золотыми дисками, платиновыми дисками, сертификатами Южноафриканской музыкальной премии, Эм-ти-ви и «Кора»; названия и имена, которые я вижу на сертификатах, знакомы даже дикарям в музыкальном отношении вроде меня: «Джамп Фиш», «Детектив Вулф», «Ассегай», «Келекетла», «Моро», Закес Цукуду, Лили Нобомву, «и-Юси», Нокс. Премии датированы 1981, 1986, 1989, 1990,1992,1995,1998 годами. А после 1998 года – перерыв в несколько лет. И снова: 2003, 2004, 2005, 2008.

– Почему такой перерыв?

– В тот период времени у мистера Хьюрона были другие интересы, – отвечает Марабу.

– А еще он болел, – подхватывает Кармен. – Но вы не волнуйтесь, сейчас он… типа почти совсем выздоровел.

Мы проходим кабинет, уставленный видеоаппаратурой. По стенам стеллажи; на полках я вижу папки и всякие странные безделушки. А потом коридор резко обрывается; мы входим в еще одну гостиную с застекленными дверями, которые ведут на освещенный солнцем дворик с бассейном. Я вижу гамак, а рядом с ним – слегка поцарапанный серебряный кофейный столик. Вокруг столика толпятся низкие диванчики и пуфы, обитые шоколадного цвета кожей. Из двух высоких и узких динамиков, которые обалденно передают низкие частоты, льется бархатистый ритм-н-блюз.