Копы обычно автоматическим оружием не пользуются; либо это бандитские разборки, либо налет. Но инкассаторские машины чаще берут на шоссе, там больше возможностей быстро скрыться с места происшествия. Правда, бандиты все больше наглеют. Грабят средь бела дня в самом центре города. Автоматные очереди давно утвердились в ночной симфонии Зоосити, как цикады в сельской местности. Но с недавних пор их все чаще слышно и днем.

Мы напряженно вслушиваемся в перестрелку, забившись в проход между закусочной «Мистер Пирог», обувным магазином («Обувь по разумной цене») и бюро путешествий «Поехали!». Сотрудники бюро путешествий, видимо, поняли название буквально и слиняли. В общем, никакого бюро путешествий здесь давно уже нет. Реклама экзотических курортов и сказочных скидок перемежается объявлениями о том, что площадь сдается.

Из лифта выходит старушка; она прижимает к груди сумку с лекарствами. Неужели сунется на улицу? Попадет под перекрестный огонь! После долгих уговоров она, наконец, сдается, ворча и негодуя, и снова входит в лифт. Может, надеется, что в следующий раз, когда раздвинутся дверцы, она окажется в другом месте. Если бы!

Мы с Бенуа тоже познакомились в лифте. В «Элизиуме». Тогда у него еще была работа, а я прятала Ленивца под мешковатой толстовкой. Я только что вернулась из «Сан-Сити» – я, разумеется, имею в виду тюрьму, а не игорную столицу страны. В тюрьме «Сан-Сити», она же «Дипклоф», нет ни аквапарков, ни стриптизерш. Я три года загорала там за государственный счет. По-моему, нашей пенитенциарной[5] системе есть куда развиваться. Тюремная реформа была бы эффективнее, если бы всех заранее обучали полезным навыкам – например, как бить ногой в пах и переживать период ломки.

В наши дни заключенных стали называть «клиентами». Как будто от этого что-то изменилось! Клиентов, как и раньше, кормят помоями и держат по пятьдесят семь человек в камере, рассчитанной на двадцать; они по-прежнему вынуждены гулять в мрачном бетонном дворике, откуда манит внешний мир – нужно только подлезть под проволочную ограду и не попасться на глаза охраннику на вышке. Когда принудительные каникулы за государственный счет заканчиваются, клиентов, как и раньше, вышвыривают на улицу пинком под зад. И никому ты не нужен, кроме инспектора по условно-досрочному освобождению, у которого обязан регулярно отмечаться. Никому нет до тебя никакого дела. Никого не волнует, чем ты займешься дальше.

Родителям я не звонила. Мы с ними не разговаривали с той весенней ночи 2006 года, когда они увидели меня в машине скорой помощи с задернутыми шторками на стоянке клиники имени Шарлотты Махеке. На коленях у меня тогда свернулся калачиком Ленивец – так сказать, моя личная алая буква[6]. Вскоре оказалось, что мне некуда податься, кроме Зоосити. Правда, я все поняла не сразу, а лишь после того, как мне отказали в пятом по счету агентстве недвижимости. Сотрудники, брезгливо покосившись на Ленивца, сообщили, что в приличном районе мне ничего подходящего не найти, и посоветовали попытать счастья в Хиллброу.

Я не сразу остановила свой выбор на «Элизиум-Хайтс». Надеялась найти что-нибудь почище. Но когда охранник «Элизиума» согласился показать мне пустую квартиру на шестом этаже, мне сразу стало как-то спокойно. Меня не смутила ни колючая проволока, ни выбитые стекла. Понравилось, что несколько башен связаны между собой внутренними переходами. «Элизиум» во многом напоминает тюрьму. Только отсюда можно выйти – двери открываются изнутри.

В тот же день я вселилась в квартиру. В кошельке у меня оставалось несколько монет, на спине сидел Ленивец. Почти весь первый день я пряталась внутри квартиры, стараясь сообразить, что делать дальше. В тюрьме привыкаешь плыть по течению. Все по звонку: работа, обед и так далее. Ты катишься, словно шарик в пинбол-автомате. Я скучала по тюремным звонкам.

Под вечер, набравшись храбрости, я решила выйти, да и то лишь потому, что Ленивец проголодался. В «Сан-Сити» животных кормили жухлыми листьями, дохлыми жуками, сеном или сырой мелкой рыбешкой – в зависимости от предпочтений. С этой точки зрения в тюрьме было неплохо. Ну а на свободе о животных приходится заботиться самостоятельно. Приходится самим искать жухлые листья и помои.

Вооружившись мятой и исцарапанной пластиковой карточкой-ключом, с помощью которой можно пройти через неповоротливый турникет «Элизиума», тоже напомнивший мне о тюрьме и потому приятный, я заперла квартиру и надела на себя мешковатую толстовку, закрывая Ленивца. Тот обиженно засопел.

– Не повезло, приятель, – сказала я. Тогда я еще не привыкла к тому, что не могу от него избавиться. Не привыкла и появляться с ним на публике. Мне еще не было безразлично, как ко мне относятся другие – пусть даже эти другие тоже наделены вечными спутниками-животными…

Лифт долго не приходил. Я увидела, что его недавно отремонтировали. Металлические части блестели и казались новыми на фоне облупившихся двухцветных стен. Я уже собиралась спуститься по лестнице, когда дверцы вдруг разъехались и из кабины вышла группа мужчин – все с животными.

В «Сан-Сити» я иногда посещала службы новых адвентистов. Тех, кто высиживал до конца и службу, и последующую душеспасительную беседу, прилично кормили, даже угощали фруктами и овощами. Так вот, новые адвентисты считают, что животные – физическое воплощение наших грехов. Их версия лишь чуть менее ужасна, чем та, согласно которой наши животные – ведьминские талисманы, обрекающие нас на вечные муки, пытки и адский огонь. Службы новых адвентистов для меня тоже стали пыткой. Они продолжались часами; нам твердили о животных, о наказании, которое мы должны постоянно носить с собой, как тот Паломник в «Пути паломника», что таскал с собой мешок с грехами. Очевидно, животные-паразиты пристали к нам потому, что мы и сами – паразиты, худшие из худших… Правда, адвентисты потом уверяли, что спастись могут все, но я еще не встретила ни одного человека, чье животное бы чудесным способом исчезло, как мешок с грехами у Паломника. Во всяком случае, до того, как нас унесет Отливом.

Мужчины, которые стояли в кабине лифта, как будто вовсе не тяготились своими животными. Впереди шагал великан с обожженными шеей и грудью; в слинге, в каком обычно носят младенцев, он тащил Мангуста. И он, и остальные несли своих животных, как другие носят оружие.

Его Мангуст зарычал на меня; возможно, я и замялась на миг перед тем, как войти в кабину. Моя нерешительность не осталась незамеченной. Я повернулась лицом к дверцам; они захлопнулись. Я стояла спиной к мужчинам и их зверинцу, хотя и видела их искаженные отражения. Как будто попала в «комнату смеха» с гравюрами Босха.

– Разве вы не боитесь ехать в одном лифте с нами, зоо? – Голос у великана оказался мягким, как речной ил.

– Это вам надо меня бояться, – отрезала я, даже не потрудившись обернуться.

В отражении я увидела, как растягивается лицо великана, как будто он улыбается. Улыбка все расползалась, пока не поглотила все лицо. Наконец, он расхохотался. Его спутники тоже заулыбались. Не широко, но все-таки достаточно, чтобы я перестала беспокоиться. С тех пор я уже не прячу Ленивца.

В следующий раз я увидела Бенуа через несколько недель. Отремонтированный лифт успел сломаться; я с грохотом волокла по пожарной лестнице переносной генератор. Подниматься приходилось приставными шагами. Слыша металлический лязг, Ленивец болезненно морщился.

– Для чего это? – дружелюбно спросил великан, догоняя меня.

На нем была форма охранной фирмы цвета хаки; она казалась ему маловатой. На табличке с именем я увидела изображение спартанского шлема, название фирмы – «Охранное агентство «Часовой» – и имя «Элайас». Я обрадовалась тому, что великан не предложил мне помочь… Хотя мог бы, конечно, и предложить.

– Для работы.

– Брезгуешь воровать электричество?

– Боюсь, как бы током не дернуло!