Занимаясь историей средневековья, Розалин пришла к выводу, что в то время секс был утомительной, хотя и необходимой обязанностью, которую следовало исполнять по возможности быстро и эффективно, и находился в полном ведении церкви. Женщин ни во что не ставили, если только они не были богаты и знатны. Как правило, женщины в те времена не были избалованы мужской заботой и вниманием, а тем более нежностью и ласками, которыми сейчас щедро одаривал Розалин ее викинг Торн пришел из тьмы веков — из эпохи язычества, задолго до того, как церковь стала вмешиваться в интимную жизнь своих подданных. Викинги имели скверную репутацию в отношении женщин: изнасилования и похищения как-то не вязались с образом нежного любовника, каким, несомненно, был ее викинг.

Его страстные поцелуи были горячими, испепеляющими — или, может быть, ее тело горело от внутреннего огня? Она пылала как в лихорадке и знала, что причиной возбуждения была страсть, которую до сего дня ей ни разу не приходилось испытывать.

Глубокое, первобытное желание соединения с ним в единое целое сжигало ее, и желание это стало сильнее, когда он захватил ртом ее грудь, и еще сильнее, когда она почувствовала, как его губы касаются щей и уха. Его язык медленно проник в ушную раковину, а рука скользнула между ног.

Розалин затопила волна удовольствия. Взрыв восторга был неожиданным и сильным и мгновенно дал ей желаемое освобождение. Она вскрикнула, и руки помимо ее воли стиснули его шею с такой силой, будто она хотела задушить его в объятиях.

Он изо всех сил старался сдерживать свое желание, побуждавшее его сейчас же войти в нее и дать волю своей страсти. Это желание сводило его с ума — так долго он копил его в себе. И все же он не хотел испугать ее тем, что она разожгла в нем.

Розалин казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она разжала свои объятия и сердце ее перестало бешено колотиться в груди. С трудом переводя дыхание, она прошептала:

— Я должна сказать тебе одну вещь, прежде чем это вызовет твое удивление. Я… я никогда раньше не была с мужчиной.

Он чуть не рассмеялся при ее словах.

— Я знаю, — сказал он.

Она недоуменно приподняла брови, услышав в его голосе нотку самодовольства:

— Да? И откуда же?

На сей раз он не смог удержаться и усмехнулся, — Ты думала, я не замечу разницы? Ты ни разу не сказала, что у тебя есть мужчина. Но ты и не шлюха — ведь ты ни разу не сделала попытки завлечь меня в постель. Значит, ты невинная девица.

— Понятно, — сказала Розалин, коротко кивнув головой. — Весьма логичное умозаключение, но оно неприменимо к женщинам нашего века. Современные женщины не…

Он снова поцеловал ее — видимо, считая, что это наиболее эффективный способ прервать ее очередной монолог о различиях между их эпохами.

Ни одна женщина, ранее встречавшаяся на его пути, не читала ему столько наставлений и так не бранила его, хотя он обычно не обращал внимания на их угрозы. Он находил это даже забавным — она единственная осмеливалась порицать его, на это не решались даже те женщины, которые имели над ним власть с помощью его же меча. Но теперь было не время для пререканий. И он понял, что она тоже была с этим согласна, ибо она вернула ему поцелуй, ее руки еще крепче обвились вокруг его шеи, и она изогнулась навстречу ему.

Это было уже свыше его сил — она была такой нежной, податливой, трепещущей от желания, что он не мог больше медлить ни секунды, чтобы овладеть ею. Он медленно и осторожно вошел в нее — путь его облегчала влага ее страсти, и, слегка надавив, в одно мгновение уничтожил преграду ее невинности и полностью погрузился в ее мягкую глубину.

Розалин не издала ни звука. И когда он взглянул на нее, испугавшись, что причинил ей боль, то увидел, что к ней возвратилась страсть. Это привело его на вершину возбуждения, и он отдался этому порыву, в то же время выказывая осторожную сдержанность, которую никогда еще не проявлял ни к одной женщине. Когда он ощутил, как ее охватывает высший пик наслаждения, он в одно мгновение слился с ней в едином порыве восторга.

Она теперь принадлежала ему. Обладательница его меча отдала себя ему во владение.

Розалин сладко потянулась, все еще находясь во власти сна. Она чувствовала себя отдохнувшей и посвежевшей, словно проспала семь дней подряд. Ей было хорошо — так хорошо ей еще никогда не бывало. Ей даже захотелось продлить это состояние, и она решила еще немножечко понежиться в постели и не торопиться вставать.

Она слышала лошадиный топот и ржание, стук и позвякивание, словно кто-то рядом заколачивал гвозди. В воздухе носился какой-то странный запах, похожий на запах плесени, но он совершенно не портил ей настроение. Она даже не обращала внимания на то, что постель ее почему-то стала жесткой и кусачей, как шерстяные армейские одеяла…

Лошади?!

Розалин открыла глаза, тут же закрыла их и снова открыла. Нет, она, наверное, все еще спит, иначе как ей объяснить свое видение? Ее испуганным глазам предстала вовсе не ее спальня, а что-то вроде палатки. Плесневелый запах исходил от подушек и матраса, простыни были из очень грубой ткани. Матрас, если его только можно было так назвать, лежал прямо на полу и был гораздо уже двуспальной кровати.

Пол покрывал тот же холст, что был натянут на палатку. Поверх холста вместо ковра была брошена шкура. У стены стоял большой старинный кованый сундук, крышка его была открыта. По обеим сторонам от него стояли два сундучка поменьше. На них так же, как и на большом, были повешены огромные замки, а один был даже перетянут ржавой цепью. Железный горшочек, вернее, котелок, был подвешен на какое-то хитроумное приспособление из жердочек над потухшими углями.

Но это же?.. Нет, Торн не смог бы перенести ее в прошлое без ее согласия. Просто ему, вероятно, непривычно было спать в помещении, и он вытащил их постель на улицу. Но где в таком случае он взял палатку?

Розалин отбросила грубые простыни и стала шарить вокруг в поисках одежды. Заметив свою наготу, она застыла в удивлении, и тут воспоминания о прошедшей ночи вихрем пронеслись перед ее мысленным взором. Розалин улыбнулась. Ладно, так уж и быть, она не будет ругать его, когда разыщет, просто заметит, что ему надо было предупредить ее, прежде чем отправляться на лоно природы. И все-таки, где он отыскал палатку?

Розалин снова стала искать одежду. Она уже потянулась было к огромному сундуку с откинутой крышкой, как вдруг полог палатки приподнялся, и показался парнишка лет четырнадцати-пятнадцати.

— Утро доброе, миледи, — приветливо произнес он.

Увидеть его, Розалин взвизгнула и нырнула под покрывало. Нет, Торну это даром не пройдет! Мальчишка одет в тунику длиной до колен, на поясе у него болтается меч — это яснее ясного говорит о том, что Торн перенес ее постель не в палисадник у коттеджа, а гораздо дальше — в другое столетие.

Осторожно высунув голову из-под одеяла, Розалин увидела, что парнишка все еще в палатке. По-видимому, он совершенно не был смущен, когда увидел ее в чем мать родила. Он спокойно стоял перед ней и вопросительно смотрел.

Розалин тут же вспомнила, что в средние века нагота была делом обычным — люди на ночь снимали с себя всю одежду, чтобы она не так быстро изнашивалась, и в одном помещении могли разместиться на ночлег несколько десятков человек. Хозяйки замков и их служанки помогали знатным гостям принимать ванну, что было выражением любезности и гостеприимства. При одевании лорда или леди присутствовало, как правило, не менее шести человек, а на кухне, когда жар от очага становился невыносимым, слуги могли скинуть с себя все до последней нитки. стеснительность и смущение при виде обнаженного тела еще не стали нормой поведения. Только спустя столетия человек стал стыдиться того, что можно было назвать величайшим божественным творением.

Что касается Розалин, то она была дитя своего времени и поэтому теперь умирала от смущения. Она пыталась внушить себе, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Рядом с ней находился настоящий средневековый подросток, с которым она могла поговорить, так как знала нормандский французский, но не в силах была пошевелить языком.