— Кто ушел? Черный сотник? — не понял Кторов.

— Заур Газаватов ушел, — спрыгивая с жеребца, отозвался Гнатюк. — Ну, он мне ответит! В землю по уши зарою!

Кторов спешился, чувствуя спиной сгрудившуюся хрипящую конскую лаву.

— А Черный сотник?

— А этот здесь! — со злобной радостью сказал Гнатюк. — Этот от нас никуда не денется!

Они вошли в духан. Здесь было чисто и хорошо, еще пенился в стакане айран, шипел и трудолюбиво пыхтел в углу пузатый самовар — по всему было видно, что хозяева покинули дом под давлением обстоятельств, не сообразуясь с внезапно возникшими у них желаниями посетить святыни или увидеть еще незнакомые места.

— Ну, — нетерпеливо дыша в спину краскому, спросил Антон.

— Да вот же он! Разуй глаза, не видишь? — ткнул нагайкой тот.

В зале никого не было, но на длинной стене были изображены сияющие снежными вершинами горы, среди которых встал на дыбы черный конь с черным всадником в черном бешмете.

— Вот ведь что удумала чеченская морда! — возбужденно сказал Гнатюк. — И вроде не при делах, и все время в достатке. Барахлишко ведь Черный всадник ему свозил! Встанет утром, а все на столе — и всадник на месте!

— Так это же картина! — удивился Антон.

— И мы так думали, — с досадой отвечал краском, удерживая дрожащими белыми губами папиросу. Ты английский роман «Портрет Дориана Грэя» читал?

— Читал, конечно.

— Вот и я вчера, — нервно комкая папиросу и швыряя ее на пол, сказал Гнатюк. — Читаю вечером книгу, и тут меня словно кто обухом по голове — бац! Главное — выманить его теперь. Согнать со стены. А ну, ребята, пали духан!

Вспыхнули факелы.

Духан занимался нехотя, но общие усилия сделали свое дело — вскоре постройка занялась жарким неярким пламенем. Гнатюк, раздувая ноздри, жадно вглядывался в огонь.

— Теперь бы не упустить… — начал он, но не договорил.

Стена духана рухнула, послышалось отчаянное конское ржание, и из дыма и пламени вынырнула темная фигура, взвился на дыбы конь, и страшно засвистела шашка, выбирая первую жертву. Один из чоновцев ахнул, покатился по земле, взметая дорожную пыль судорожно бьющими ногами. И второй уже бессильно откинулся на круп коня, сжимая руками разрубленную буденновку, но больше Черный сотник ничего не успел — хладнокровно, словно по мишеням стрелял в подвалах Лубянки, Антон Кторов всадил две пули из нагана в голову сотника, украшенную черной каракулевой папахой. Покатился сотник по земле, отчаянно заржал его конь, и бойцы революционной армии опомниться не успели, как конь и страшный ночной убийца вспыхнули загадочными синими огнями, превращаясь в трещащие скручивающиеся головешки.

Павел Гнатюк спешился, истово крестясь.

— Вот оно как! — нервно сказал он. — Ловко ты его, браток, срезал. Еще б чуток — и распластал бы он меня по самое «не хочу»!

С успехом и обратная дорога короче.

Ехали кучно, пели песни. И легко было это понять: бешеную змеюгу, промышлявшую по ночам, кончили и авторитету рабоче-крестьянской трудовой власти прибавили.

Стало быть, день прожит не зря!

Вот только погибшие хлопцы настроение омрачали, потому и спели на въезде в Лукоморск «Вихри враждебные…», чтобы понял народ все правильно — в кровавой борьбе без жертв не бывает.

— Слушай, Паша, — обратился Кторов. — Я тут краем уха про русалов слышал.

К его удивлению, Гнатюк густо покраснел.

— Какие русалки, браток? — неискренне удивился он. — Сказок начитался?

— Да я ж тебя не про русалок спрашиваю, — выделил голосом Кторов. — Я ж про русалов.

Гнатюк закаменел скулами.

— Кто ж тебе про них рассказывал? — без особого интереса спросил он. — Чувствую, торгаши постарались. Ну зачем тебе это? Если уж честно, я этого дела сам никогда не одобрял.

— Ладно трепаться, — бросил Кторов. — Скажи лучше — покажешь?

— А то, — с видимой печалью отозвался начоперотдела.

И на глазах поскучнел.

— Вечером Антон был в указанном котом месте.

Рядом со скамейкой стоял вчерашний музыкант и играл что-то печальное и Кторову незнакомое. Впрочем, знатоком музыки Антон себя никогда не считал.

— Добрый вечер, — сказал музыкант и кивнул Кторову, как старому знакомому. — Вы располагайтесь, располагайтесь, я уже заканчиваю.

— Ну что вы, — мягко улыбнулся Антон. — Играйте на здоровье, раз нравится. Кто-то сказал, что без музыки мир становится похожим на кладбище, музыка — это язык, которым с природой говорит Бог.

— Рад, что вы это понимаете, — сказал музыкант. — Две вещи наполняют мою душу все более новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них, — это звездное небо надо мной и моральный кодекс во мне. Человек и вообще всякое разумное существует как цель сама по себе, а не только как средство для любого применения со стороны той или другой воли; во всех своих поступках, направленных как на самого себя, так и на другие разумные существа, он всегда должен рассматриваться так же, как цель.

— Сильно сказано, — кивнул Антон. — Хотя и не слишком понятно.

— Это придет позже, — сказал музыкант.

В воздухе повисла недоигранная нота, она трепетала, медленно опускаясь на гравий парка, в то время как музыкант уже укладывал скрипку в футляр.

— Папа всегда говорил… — продолжал музыкант. — Эммануил, говорил он, мир — это вещь в себе, он просто не существует помимо наших понятий о нем.

— Идеализм, — уточнил Антон.

— Но тогда я его не понимал, — вздохнул музыкант, которого звали Эммануилом. — Очень жаль, но дети никогда не понимают родителей. А потом оказывается, что родители ничего не хотели, кроме добра.

— А вот это уже звучит двусмысленно, — усмехнулся Кторов.

— А все русский язык, — музыкант уложил в футляр шелковую подушечку. — Двусмысленность языка делает мир безумным, в то время как следует стремиться к его упорядочению. Хотя бы в речах. Счастливо вам, господин Кторов.

— Кстати, откуда вы меня знаете? — спросил Антон.

Музыкант грустно улыбнулся.

— Вы не поверите, — произнес он. — Но у вас это написано на лбу.

Конечно, это видно не всем, а только тем, кто пытается понять суть явлений.

Некоторое время Антон Кторов бездумно смотрел ему вслед.

Странное дело, но музыкант не удалялся, вернее — по мере того как расстояние между ним и скамейкой росло, музыкант словно таял в воздухе. Вот он стал похож на легкое колебание листвы на ближайшем кусте, а еще через мгновение — на сполох южного ветерка, вздумавшего потревожить сонный покой вечерних сумерек, и наконец, исчез совсем.

— Впечатляет? — бархатно поинтересовался за его спиной Баюн Полосатович. — Меня тоже. Сколько смотрю, а привыкнуть никак не могу.

— А чего он каждый вечер здесь играет? — не оборачиваясь, поинтересовался Кторов.

— Птицу Сирин приманивает. Говорят, если ее к себе расположить, она тебе про грядущее истины откроет.

— А с чего он взял, что птица здесь объявится?

— Откуда я знаю, — недовольно сказал кот. — Чего ты меня спрашиваешь? Сам должен понимать — немец! Если он что-то для себя решил, никогда не отступится.

Уже привычно он расположился рядом с Антоном, сунулся влажным носом в ладонь, улегся удобнее, открывая роскошное пузо, довольно заурчал.

— И как тебе окрестности Лукоморска?

— Ты же, негодяй, нарочно меня с ЧОНом отправил, — сердито сказал Антон, демонстративно убирая руку. — Догадался ведь, что только я с ним сладить могу, у других-то пули — свинец и медь, серебряные только у меня были.

Кот сладко зевнул.

— Делов-то, — сказал он. — Подумаешь, на смерть его отправили!

Ты чеши, не отвлекайся. Помню, ротмистр Грызлов… — и замолчал, словно понял, что сморозил что-то бестактное.

— Так ты, значит, и нашим, и вашим, — Кторов убрал руку. — Белые были, ты им про красных все выкладывал, теперь других дружков стараешься завести, а?

— А ты поживи здесь, — огрызнулся кот. — Это с виду все пристойно, а глянешь внимательнее — нежить на нежити, неумытик незнатью погоняет. Ты чеши, чеши, а то ведь я и рассказывать ничего не буду. Рыбку с валерьянкой принес?