— Три букета? Один красных и два — желтых?

— Да.

— По двадцать пять штук в каждом? И простые белые карточки?

— Спасибо.

Тонкая шуршащая бумага вокруг каждого букета. «Спасибо за плодотворное сотрудничество. Союз предпринимателей Аспсоса» — на карточках в желтых букетах и «Люблю» — на той, что должна быть в красном.

Он заплатил и прошел метров двести по Васагатан, к двери дома с табличкой акционерного общества «Хоффманн Секьюрити» на втором этаже. Отпер, отключил сигнализацию и направился прямиком на кухню, к разделочному столу, возле которого вчера днем опорожнял четырнадцать «верблюдов», в каждом — от полутора до двух тысяч граммов амфетамина.

В каком-то из кухонных шкафчиков должна быть ваза; он отыскал ее в шкафу над вытяжкой; тяжелый хрусталь наполнился водой и букетом из двадцати пяти красных тюльпанов. Еще два букета, пятьдесят светло-зеленых стеблей с желтыми, еще спящими бутонами — в очереди на столе возле мойки.

Разогреть духовку до пятидесяти градусов — ну примерно. Трудно разобрать, где именно один штрих на древнем реостате переходит в два.

Холодильник переключить с шести до двух градусов; чтобы точно определить температуру, Пит положил градусник на верхнюю полку; термометр, встроенный в пластиковую дверь, был недостаточно чувствителен и показывал температуру лишь приблизительно.

Хоффманн вышел из квартиры с икеевским пакетом в руках, перепрыгивая через ступеньку, поднялся на чердак к блестящей алюминиевой трубе, выбил стальную скобу — как утром, когда приходил Генрик. Одиннадцать банок, по одной, из тепловентилятора — и в пакет. Потом снова запер дверь и спустился на четыре этажа, в обнимку с одиннадцатью килограммами смешанного с глюкозой амфетамина.

Чтобы справиться с действующими дилерами, мне нужно три дня.

Проверил духовку. Горячая, пятьдесят градусов. Открыл холодильник. Градусник на верхней полке показывал четыре градуса, как у оптовиков-цветочников. Надо снизить еще на два.

Я хочу знать, как ты все устроишь.

Первая банка из пакета с надписью «ИКЕА». Тысяча граммов амфетамина. Более чем достаточно для пятидесяти тюльпанов.

С помощью тюльпанов и стихов.

Вчера он так тщательно вымыл раковину — и все же теперь нашел остатки, застрявшие по краям металлического слива. Из-за непредвиденной стрельбы Питу пришлось в панике опорожнять всех «верблюдов» в одной и той же квартире, хотя не следовало собирать их в одном месте. Он отвернул кран, пустил горячую воду и принялся выгребать остатки рвоты — густое молочное месиво с кусочками коричневатой резины.

Пожарные перчатки лежали в ящике со столовыми приборами; Пит положил по тюльпану в каждую и отправил в разогретую духовку, округлыми бутонами к стеклу дверцы. Как ему нравились эти мгновения. Весна и жизнь спрятаны глубоко в зеленом стебле. В неожиданном тепле бутоны проснутся, чтобы в первый раз явить свои краски.

Когда бутоны раскрылись на несколько сантиметров, он достал цветы. Он не мог позволить себе ждать, не мог позволить себе потеряться в очаровании, красках и жизни.

Хоффманн положил цветы на стол возле мойки и достал упаковку презервативов, без бороздок, без смазки и, разумеется, без запаха, с величайшей осторожностью сунул по полпрезерватива в каждый бутон и насыпал в них амфетамина на кончике ножа, по три грамма в маленькие бутоны и по четыре — в бутоны побольше. Уплотнил порошок, чтобы вошло как можно больше, положил два наполненных амфетамином тюльпана на большое блюдо и отправил в бурчащий морозильник, зажатый между мойкой и духовкой.

Цветы пролежат там при температуре минус восемнадцать градусов десять минут. Бутоны закроются, уснут, спрятав лепестки. Тогда Пит снова достанет их из минусовой температуры морозильника — в плюс два холодильника, к долгому покою и отложенному цветению.

В следующий раз бутоны раскроются при комнатной температуре, на столе у директора тюрьмы.

Когда будет нужно.

Пит стоял, как обычно, в большом кабинете и смотрел в окно на людей и машины на Васагатан и мосту Кунгсбрун. Он подготовил пятьдесят тюльпанов, в которых теперь было в общей сложности сто восемьдесят пять граммов тридцатипроцентного амфетамина. Пит даже не думал о том, что когда-то желто-белый порошок отнял у него несколько лет жизни и что было время, когда каждый час своего времени он посвящал тому, чтобы украсть как можно больше и добыть денег на очередную дозу. Что ему была лечебница, страх, тюремный срок! Существование без наркотиков не имело смысла — до того самого утра, как перед Хоффманном предстала Софья, и после этого он уже никогда ничего не принимал. Они крепко держались за руки, как держатся люди, которые доверяют друг другу.

Футлярчик из-под сигары лежал на письменном столе. Рядом с ним — цифровой диктофон.

Диктофон достаточно мал, его можно носить в анусе.

Теперь этот голос — в компьютере.

Он скопировал запись на два лазерных диска и сунул один диск в белый, другой — в коричневый конверт формата А4. Взял с верхней полки оружейного сейфа четыре паспорта, три — в коричневый конверт, четвертый — в белый. И наконец, из глубины ящика в столе: два маленьких приемника, два наушника, по одному в каждый конверт.

— Это я. — Он набрал единственный номер, имевшийся в памяти мобильного телефона.

— Да?

— Вестманнагатан. Имя, я забыл имя, твой коллега. Который ведет расследование.

— Зачем тебе?

— Эрик, у меня осталось тридцать пять часов.

— Гренс.

— Полное имя.

— Эверт Гренс.

— Кто он?

— Мне это не нравится. Чем ты там занимаешься?

— Эрик, мать твою. Кто он?

— Один из старых.

— Хороший?

— Да. Хороший. И это меня тревожит.

— В каком смысле?

— Он из тех, которые… не отступаются.

Пит большими четкими буквами написал на коричневом конверте имя, чуть ниже и буквами поменьше — адрес. Проверил содержимое. Диск с копией записи, три паспорта, наушник.

Из тех, которые не отступаются.

Эрик Вильсон наслаждался солнцем, медленно опускавшимся все ниже к водам Веттерна. Мгновения покоя после странного разговора с Питом об Эверте Гренсе и перед встречей, которая должна сделать некоего агента еще опаснее. В последние сутки Вильсон ежечасно ощущал, как происходят перемены, Пит исчезал на глазах. Последний разговор и вовсе происходил с кем-то, кого звали Паула. Он знал, что так надо, даже сам всегда ратовал за эти перемены, но каждый раз испытывал одинаковое потрясение, когда люди, которые ему нравились, превращались в кого-то другого.

За последние годы Вильсон не раз проходил недлинное расстояние от йончёпингского железнодорожного вокзала до Государственного управления судопроизводства. Он пересек Ернвегсгатан и Вестра-Стургатан и открыл массивную дверь всего через пять минут после того, как сошел с поезда.

Он явился сюда, чтобы манипулировать системой.

Он отлично умел это — завербовать человека, будь то осужденный в тюрьме, которого можно использовать для внедрения в уголовную среду, или государственный служащий, с чьей помощью удастся добавлять или изымать строки из той или иной базы данных, — умел дать этим людям почувствовать себя нужными, внушить им веру в то, что они действуют на благо и обществу, и самим себе; он умел улыбнуться, когда надо, рассмеяться, когда надо, умел понравиться агенту или информатору больше, чем тот или та нравились ему самому.

— Добрый вечер.

— Спасибо, что дождались меня.

Женщина лет пятидесяти улыбнулась. Вильсон завербовал ее несколько лет назад во время процесса в апелляционном суде Ёты. Они больше недели каждый день встречались в зале переговоров и как-то во время обеда договорились, что она как лицо, имеющее соответствующие полномочия, будет вносить изменения в базу данных, благодаря которой шведская полиция отслеживает организованную преступность.