Его ждали.

Кто-то в коридоре, один-другой в телеуголке, быстрые жадные взгляды.

В передних карманах у Хоффманна было одиннадцать доз для отделения, ничем не отличавшегося от остальных отделений тюрьмы. Пятеро, считавшиеся миллионерами, заплатят деньгами (общественность ведь редко добирается до доходов от уголовной деятельности), шестеро, которым и носки купить не на что, станут должниками и на воле отработают «Войтеку» всё до последнего гроша. Именно они — настоящий капитал, уголовная рабочая сила, и теперь они у него в кулаке.

Фредрик Йоранссон сидел на диване для посетителей в кабинете начальника Главного полицейского управления и слушал далекий громкий голос в телефонной трубке, тихое журчание превратилось в короткие фразы и ясные слова.

— Проблемы?

— Да.

— Вот так, с утра?

Низкий мужской голос вздохнул, и начальник продолжил:

— Это касается Хоффманна.

— Да?

— Завтра в первой половине дня ему велят явиться в комнату свиданий на допрос. Допрашивать будет комиссар стокгольмской полиции, который расследует дело о Вестманнагатан, семьдесят девять.

Он подождал ответа, реакции — чего-нибудь. Не дождался.

— Пол, нельзя допустить, чтобы этот допрос состоялся. Хоффманна ни при каких обстоятельствах нельзя отпускать к полицейскому, нельзя вовлекать его в расследование этого убийства.

Снова молчание; потом голос вернулся, стал тихим журчанием, и разобрать его на расстоянии двух метров было невозможно.

— Я не могу объяснить больше. Не здесь, не сейчас. Это очень важно. Необходимо твое решение.

Начальник Управления сидел на краю стола — тело уже затекло. Он выпрямил спину; в ноге что-то хрустнуло.

— Пол, мне нужно два дня. Может, неделя. Дай мне это время. — Он положил трубку, встал, согнулся, где-то опять пару раз хрустнуло — как будто в крестце. — Нам дали время. Теперь — действуем. Чтобы не попасть в такое же положение через семьдесят два или девяносто шесть часов.

Они поделили остатки кофе, Йоранссон закурил еще одну сигарету.

Встреча в красивом кабинете с видом на Стокгольм пару недель назад только что превратилась во что-то другое. Код «Паула» перестал означать одну лишь долгожданную операцию шведской полиции — теперь этот код означал человека, о котором они на самом деле не так уж много знают. Дальнейшее же распространение информации о Пауле чревато последствиями, далеко выходящими за пределы длинного стола для совещаний.

— Значит, Эрик Вильсон за границей?

Йоранссон кивнул.

— А люди из «Войтека», которые сидят в одном отделении с Хоффманном? Мы знаем, кто они?

Интендант Йоранссон снова кивнул и откинулся назад. В первый раз с той минуты, как он сел, диван показался ему почти удобным.

Начальник Главного полицейского управления внимательно вгляделся в лицо собеседника. Теперь оно выглядело спокойнее.

— Вы правы.

Он потрогал почти пустой кофейник. Хотелось пить, а он так и не понял, что там с водой — ей уже пора было закипеть. Поэтому он разлил в чашки то немногое, что осталось в кофейнике, — оно хоть как-то охлаждало в комнате, полной сигаретного дыма.

— Допустим, мы сообщим людям из «Войтека», кто такой Хоффманн на самом деле. Допустим, члены организации получат информацию о том, что среди них — полицейский агент. Далее. Что организация будет делать с этой информацией — не наши проблемы. Мы тут ни при чем, мы не можем отвечать за действия других людей.

Еще стакан, пузырьки.

— Давайте сделаем по-вашему. Спалим его.

Ему снилась дыра. Четыре ночи подряд периметр, очерченный пылью на полке за письменным столом, превращался в яму. Яма разрасталась, становясь бездонной, и где он ни находился, как ни пытался бежать — его затягивало в черноту, и начиналось падение, длившееся до тех пор, пока он не просыпался на полу за диваном со скользкой от пота спиной.

Часы показывали половину пятого, во внутреннем дворе Крунуберга было уже светло и жарко. Гренс вышел в кухоньку. На кране висела синяя тряпка; Гренс намочил ее, унес в кабинет, к дыре, которая в реальности оказалась гораздо меньше. Сколько лет его мир вращался вокруг времени, которого больше не существовало. Гренс провел мокрой тряпкой по четкому прямоугольнику — здесь стоял магнитофон, подарок на двадцатипятилетие. Потом стер линии покороче, от кассет и фотографий. Стер даже четырехугольники от двух колонок, почти прекрасные в своей отчетливости.

Пускай даже пыли не останется.

Он принес с подоконника кактус, подобрал с пола папки, несколько давным-давно завершенных предварительных расследований, которые следовало сдать в архив. Гренс заполнил каждый сантиметр пространства на осиротевшей полке. Он больше никуда не провалится. Дыра ликвидирована, а если нет дыры, то нет и того, что не имеет дна.

Чашка черного кофе. В воздухе толклись потревоженные частицы; кофе был не таким, как обычно, словно в коричневое подмешалась пыль. Он даже казался светлее.

Гренс выехал рано, он хотел получить внятные ответы. Заключенные, из которых еще не выветрилось утро, реже скандалили и реже издевательски ухмылялись. Во время допроса надо или доказать, что ты сильнее, или убедить зэка в своей искренности, а Эверту некогда было строить доверительные отношения. Гренс вылетел из города и проехал первые километры по дороге Е 4, потом резко сбросил скорость, проезжая Хагу и широко раскинувшееся слева кладбище, поколебался, но прибавил скорость и поехал дальше. Он завернет сюда на обратном пути, медленно проедет мимо людей с цветами в одной руке и лейками — в другой.

До тюрьмы оставалось три мили. Больше тридцати лет он ездил в Аспсос раза по два в год — расследования регулярно заводили его сюда. Допрос, тюремный автобус; кто-нибудь всегда что-нибудь знал или видел, но презрение к полицейской форме было у заключенных слишком велико, а страх перед последствиями разговорчивости — вполне обоснованным: стукач редко заживался в замкнутом пространстве тюрьмы. Самым обычным ответом над тихо жужжащим диктофоном были ухмылка или тупое молчание.

Вчера Гренс разобрался с двумя из трех оставшихся на периферии расследования имен. Владельцы охранных предприятий, которые вели официальные дела с «Войтек Интернешнл». В Оденсале возле Мэрсты Гренс пил кофе с Мачеем Босацким, а в Сёдертелье — с Карлом Лагером. Посидев пару минут за каждым столом, Гренс понял: чем бы ни занимались эти люди, их деятельность не имела отношения к убийству в квартире на Васагатан.

Вдали показались мощные стены.

Проходя по какому-нибудь тоннелю под обширным прогулочным двориком, он каждый раз встречал тех, кого сам спрятал от реальности, от жизни, у кого отнял дни и годы. Он знал, почему они плюют ему вслед, он даже уважал этот жест, но обращал на него мало внимания. Все эти люди в грош не ставили других, а в мире Эверта Гренса тот, кто присвоил себе право причинять вред другим, должен иметь мужество ответить за это.

Серый бетон приближался, становился выше.

На заляпанном коричневыми пятнами листке бумаги осталось одно имя. Некий Пит Хоффманн, ранее судимый за нападение на полицейского, но, несмотря на это, получивший лицензию на оружие, что крайне странно.

Гренс припарковал машину и пошел к воротам тюрьмы, на встречу с заключенным. Совсем скоро Пит Хоффманн будет сидеть перед ним.

У него было дурное предчувствие.

Он не знал почему. Может, слишком тихо. Может, он устроил тюрьму и в своей собственной голове.

Хоффманн отогнал мысли о Софье, которые жесточе всего мучили его около двух часов ночи, перед тем как начало светать. Потом он, как всегда, встал, сделал гимнастику и прыгал, пока пот не полил со лба и по груди.

Он ведь уже начинал чувствовать себя спокойно. «Войтек» получил нужные донесения, три дня — и он, Хоффманн, подмял торговлю наркотиками под себя. С сегодняшнего дня он начнет получать большие партии и увеличит оборот.