С другой стороны железного занавеса также смотрели на российскую историю через призму борьбы с коммунистической угрозой, которая, конечно же, всегда исходила из России, разве что, когда речь шла о дореволюционном прошлом, слово «коммунизм» меняли на слово «царизм» либо «тоталитаризм». А в глазах европейцев русский народ представлялся толпой серых мужиков в ватниках, только и думающих о том, как уничтожить западный мир…
Мнение лишь тупого обывателя, не имеющее значения для тех, кто пишет научные труды? Не совсем. Никогда не забуду, как в 1988 году, когда впервые более-менее открыли границы СССР, я отправился в долгую поездку по Франции и волею судеб оказался в небольшом эльзасском городке на открытии памятника наполеоновскому генералу Бурсье. На церемонии выступил военный историк, отставной полковник, что-то вроде французского «Жилина». Старый натовский «ястреб», произнося речь в честь Бурсье, не забыл упомянуть, что генерал, память о котором увековечили памятником, героически защищал… «свободный мир»!!! Вот уж поистине «оговорка по Фрейду»! Видимо, для этого полковника в наполеоновскую эпоху солдаты Франции сражались за «ценности» американской цивилизации…
А кстати, за что они сражались? Ответ на этот вопрос можно также найти в этой книге.
Но вернёмся к влиянию политики на историю наполеоновской эпохи и прежде всего – войны 1812 года. Ещё раз подчеркнём, что все изменения политической конъюнктуры воздействовали не только на массы, но и на тех, кто для них писал. До того как упал железный занавес, никто ни в СССР, ни в Европе серьёзно не изучал «вражеские» источники со всеми вытекающими последствиями. Более того, вскоре военные историки сочли ненужным знать язык противной стороны. Жилин не читал по-французски, натовский «ястреб» – по-русски. Что дельного могли написать эти люди, которые полностью исключали из своего исследования мнения, менталитет, подробности о военных операциях одной из сторон конфликта? Конечно ничего! Ведь это как если бы в гражданском процессе судья с самого начала решил бы слушать мнение только одной стороны, а другую не только бы не слушал, но даже и не понимал бы!
Но вот в начале 90-х годов рухнул железный занавес. Для большинства людей это вовсе не означало наступление эпохи счастья и процветания, но для русских историков началось время, когда они смогли снова работать свободно, а для западных – время, когда они получили возможность без лишних формальностей приезжать в Россию и трудиться в архивах.
Впрочем, мало кто из европейцев, и в частности французов, этим воспользовался. Из серьёзных современных работ французских авторов на тему русско-французского конфликта в эпоху наполеоновских войн можно отметить разве что книгу Мари-Пьер Рей «Александр I», но при всех её достоинствах эта работа о жизни и деятельности одного из главных героев войны 1812 года, а не о самой войне, её причинах и подготовке. Все остальные многочисленные популярные издания – лишь перепевы того, что много раз говорилось ранее; их авторы не использовали даже опубликованные русские источники, а об архивах нечего и говорить.
О том, насколько велико незнание современных французских историков о России и русской армии, убедительно свидетельствует один маленький эпизод. Из одной книги в другую переходит история о русском генерале «Сокерефе», взятом в плен при штурме французами батареи Раевского в Бородинском сражении… Я уже вижу изумленные глаза русских любителей истории и слышу фразу, которая наверняка вырвалась: «Да не было такого генерала!»
И правильно, никогда не было, да и фамилии такой в русском языке, по-моему, нет! Откуда же он взялся? Может, всё это вражеские выдумки? Не совсем. При штурме Большого редута (как французы называют батарею Раевского) действительно был взят в плен русский генерал, его фамилия вполне привычна для русского уха – Лихачёв. Но почему Сокереф?? Очень просто: если написать эту фамилию латинскими буквами, снабдив заглавную букву L завитушками, а остальные буквы написав неразборчиво, то фамилию Likhatcheff можно прочитать как Sokereff. Очень давно кто-то именно так прочёл архивный документ, а все остальные просто перекатали фамилию, даже не заинтересовавшись – откуда взялся генерал, которого нет ни в одном боевом расписании. Можно себе представить, насколько ценны выводы историка, который даже не удосужился ознакомиться с составом одной из враждующих армий!
Если французские историки за последние годы не создали ничего значительного в области изучения истории войны 1812 года, то русские написали целую серию хороших произведений. Это замечательные работы А. Васильева, А. Попова, Ю. Земцова, Л. Ивченко, С. Шведова, В. Безотосного, которые не раз упоминаются на страницах этой книги. Многие из них созданы на базе широкого круга источников, взять, к примеру, работу С. Шведова, посвящённую численности и потерям русской армии, написанную на базе колоссального количества архивных документов.
Значит ли это, что не о чем больше писать? Никоим образом! Большинство этих достойных исследований посвящено всё-таки отдельным сюжетам. Мне же хотелось дать синтетический облик борьбы Наполеона и Александра, рассказать не только о боевых эпизодах, но и дать широкую картину европейской политики.
Нужно сказать, что на эту тему последнее время появилось также немало «новаторских» работ. Почти всех их объединяет одна и та же особенность: они написаны скорее журналистами, чем историками. Их главная задача – эпатировать публику неожиданным видением событий, порой в ущерб исторической истине. В этой книге читатель также найдёт много нетривиальных подходов, но они используются не ради ниспровержения во имя ниспровержения, а чтобы честно разобраться в ситуации на основе компетентного анализа большой массы источников: русских, французских, польских…
Тот, кто желает объективно написать о войне 1812 года и её политических причинах, неизбежно сталкивается с обстоятельством, вследствие которого хороших трудов на эту, казалось бы, избитую тему не так много. Речь идёт о проблеме, которую можно назвать «эффект экрана позднейшего времени». В любом случае, о каком бы историческом событии мы ни писали, перед нами стоит как бы замутнённое кривое стекло поздних мемуаров, предвзятых суждений, штампов и позднейших исследований, которые искажают события прошлого. Однако с 1812 годом ситуация совершенно особая. Драматические события этой войны развивались совершенно иначе, чем предполагали, к чему готовились современники, а итог кампании был для всех настоящей неожиданностью. Едва только участники этого грандиозного события немного оправились от изумления, они тотчас стали писать, подгоняя чувства и настроения, которые они испытывали накануне кампании под её финал. Но если бы речь шла только об эмоциях! Оказалось, что в русской армии чуть ли не каждый поручик готовился заманить врага в глубь страны, а во французской все только и умоляли императора не совершать страшной ошибки, которой теперь, по общему мнению, стала война с Россией. То же самое в отношении всех прочих больших и малых событий, политической и военной истории. Отныне всё стало видеться через призму вторжения в Россию Великой Армии и её финальной катастрофы. Поэтому и в русских, и во французских мемуарах о войне 1812 года всё подчас не просто искажено, а буквально поставлено с ног на голову.
Если же мы хотим понять подлинные мотивы поступков политических деятелей, планы военных, настроения в обществе России и Франции, мы должны попытаться взглянуть на события той эпохи не через кривое, мутное стекло мемуаров и позднейших произведений, а обратиться, в первую очередь, к подлинным документам той эпохи. Поэтому скажем, когда речь идёт о франко-русских взаимоотношениях в 1809 году, нужно брать за основу не тексты, написанные каким-нибудь современником через 40 лет, а подлинные письма, приказы, отчёты, дневники, публикации именно 1809 года. Только так можно получить представление не о планах и чувствах, которые появились задним числом, а постичь истинный дух эпохи и её настроения и в конечном итоге правильно понять происходящее.
