Постепенно привык я шагать
По лесам, по болоту,
Перескакивать с гати на гать
И с колоды гнилой на колоду.
Я смотрю — скоро кончится день.
Солнце вновь у меня за спиною.
Я привык… Узнаю свою тень,
Что шагает со мною.
Не один я — привыкли мы все
По воде ходить, по росе,
Через лес, через луг, через лог, —
По дорогам и без дорог.
И случилось, что мы на закате
Пришли к Лизаветиной хате.
В стороне от проезжей дороги
Стоит хуторок одинокий —
Лизаветина хата.
Мы стучимся…
Гостям она рада.
Тотчас стол Лизавета накрыла,
Нас к столу пригласила:
— Ешьте, пейте…
И пили мы, ели.
Всем троим постелила постели:
Спит Смирнов на перине в доме,
Я — в сарае на свежей соломе,
А для Ворчика место в клети.
Столько было хлопот Лизавете!
На солому пахучую лезу
Я под самую крышу.
Тихо месяц встает из-за леса,—
Сквозь расщелины вижу.
Я лежу себе, курткой накрытый,
В куртке знамя бригады зашито,—
За него головой отвечаю…
Думы думаю…
Засыпаю…
То ли вправду, то ль чудится мне —
Заскрипели ворота сарая,
Наяву или, может, во сне
Зашуршала солома сухая?
Просыпаюсь я: — Кто это?
— Это…
Ты не спишь?.. Это я, Лизавета…
Я и в хате была — не спится,
Я и в клеть зашла — не лежится
И сюда вот пришла я, вдовица…
Дозволь примоститься… —
Села рядом со мной Лизавета:
— А зачем вам шататься по свету? —
Говорит она, тихо вздыхая. —
Посмотри-ка, удача какая:
Живу я отлично,
Единолично…
Иль не люба, не мила?
Иль работаю мало?
Все луга покосила,
Нынче жито дожала…
Оставайся со мной честь по чести,
И пойдем мы с тобою вместе
По спокойной ровной дорожке,—
Ни войны тебе, ни бомбежки…
Оставайся…
— Пойду…
— До Урала
Все как есть немчура позабрала.
Ты подумай…
— Что ты сказала?
— То, что немцы дошли до Урала,—
Так их радио передавало.
Путь далекий. Достанет ли силы
Пепелища считать да могилы
По дорогам, а их не мало. Ну?
— Пойду! — Лизавета встала.
— Душно тут, — говорит, — не спится.-
Снова в клеть заспешила вдовица.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В небе утреннем скрылся
Над желтою нивою сжатой,
С дальней тучкою слился
Дымок Лизаветиной хаты.
Извиваясь, как змеи,
Все дальше ведут нас тропинки.
Подневольные жнеи
Нам песню поют на дожинках.
Крестьянская хата
Стояла над светлой рекою.
И жил там оратай
С женою
И дочкой родною.
Пришла к ним недоля,
Пришла и назад не уходит:
По житному полю
Минеры немецкие бродят.
Зачем же высокое жито
Земля породила,
Коль немцами в жите зарыта
Нечистая сила?
— Жать нынче не станем, —
Хозяин жене объясняет.
Но дочку без хлеба оставить
Жена не желает.
Тайком поднялася,
На зорьке ушла за ворота.
На ниве своей занялася
Привычной работой.
Проснулся хозяин, дивится:
Немало нажатого жита.
Лежит его жница
Средь поля убита.
Ее на кладбище из хаты
Снесли, схоронили,
Но дочку без хлеба оратай
Оставить не в силе.
Проснулася дочка и вышла:
Все жито пожато.
Как сноп, на снопах неподвижно
Лежит ее тата…
Средь поля стоит молодая,
Разводит руками.
Стоит и не знает,
Что делать теперь со снопами.
В копну, как могла,
Их сложила, вздохнула глубоко.
В деревню пошла,
Что за речкою недалеко.
Сказала соседям:
— Возьмите,
Возьмите копну золотую.
За эту копну окажите
Мне милость такую:
Срубите лесину,
Отцу домовину
Скорей из нее смастерите.
А в ту домовину
Меня, сиротину,
С отцом заодно положите…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В небе утреннем скрылся
Над желтою нивою сжатой,
С дальней тучкою слился
Дымок Лизаветиной хаты.
Мы идем по равнинам,
Ту горькую песнь допеваем.
Долго ль, нет ли идти нам —
Об этом мы сами не знаем.
Не хотим говорить мы об этом,
Потому и запели.
Ходим, бродим по свету,
А дойдем ли до цели?
— И куда, и куда мы идем? —
Крикнул Ворчик со злостью.—
И в какую могилу несем
Наши кости?
Для чего эта вся кутерьма?
Может, правду вдова мне сказала,
Что коричневая чума
Доползла до Урала?
Может, нам через эту чуму
Не пройти, не уйти из неволи?
Что молчите? Кричу я кому?
Самому себе, что ли?
Или, может, на ветер кричу,
Может, слух ваше ухо утратило?..
Я хочу, самолично хочу
Слушать радио.
Поняли? Радио!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
