Высказавшись весьма пренебрежительно по поводу предъявленных ему документов, свидетельствующих о реальной угрозе и дате вторжения, Сталин сказал, имея в виду Рихарда Зорге:
«Более того, нашелся один наш… (тут „хозяин“ употребил нецензурное слово), который в Японии уже обзавелся заводиками и публичными домами и соизволил сообщить даже дату германского нападения — 22 июня. Прикажете и ему верить?»!
Бедный Рамзай! И мог ли что-то подобное предвидеть чародей — Лева Федотов? Кому приснится такое? В каком бреду?
Более того, Анастас Иванович Микоян рассказал доктору исторических наук Г. Куманеву:
«Когда незадолго до войны в Москву из Берлина на несколько дней приехал наш посол Деканозов, германский посол Ф. Шуленбург при гласил его на обед в посольство… На обеде, кроме них, присутствовали лично преданный Шуленбургу советник посольства Хильгер и переводчик МИД Павлов.
Во время обеда, обращаясь к Деканозову, Шуленбург сказал:
— Господин посол, может, этого не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией…
Обед на этом был свернут. Деканозов поспешил к Молотову. В тот же день Сталин собрал членов Политбюро и, рассказав нам о сообщении Шуленбурга, заявил: „Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов“.
Таким образом, без какого-либо внимания было оставлено и это весьма необычное предупреждение…» (Газета «Правда», 22 июня 1989 г. № 173/25891, «22-го на рассвете…». Г. Куманев. Доктор исторических наук).
Неверие «Хозяина» (либо, если хотите, его беспробудная уверенность в собственной непогрешимости) находит хорошее отражение в подобострастных глазах его прихлебателей разных рангов. Они верноподданнически льстиво нарушают одну из главных христианских заповедей — «Не свидетельствуй ложно!». Процитируем докладную записку Берии Сталину:
«21.06.1941 года… начальник разведупра, где еще недавно действовала банда Берзина, генерал-лейтенант Голиков жалуется… на своего подполковника Новобранца, который врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий на нашей западной границе… Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!..»
Обратите внимание на язык, «информативный» характер донесения — его назойливый, как комариный писк, лейтмотив «чего изволите?». Давно уже нету ни Сталина, ни Берии, но мы тоже помним это дорого обошедшееся народам России мудрое предначертание «Хозяина». Помним, не можем, не имеем права забыть никогда!
Только в ночь на 22 июня, под давлением новых угрожающих сведений, Сталин наконец разрешил Наркомату обороны дать в округа директиву о возможном нападении немцев 22–23 июня и о приведении всех частей в полную боевую готовность, не поддаваясь при этом «ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения».
Однако непосредственно в войска директива поступила с большим опозданием, фактически уже после вторжения врага на нашу территорию. Таким образом в рассуждения Левы (аналитические либо имевшие характер «природного дара») жизнь внесла страшные, невосполнимые и незабываемые коррективы.
Так или иначе, но начавшиеся было в 1940 году реорганизация и перевооружение армии не были закончены к началу войны. Недоставало стрелкового оружия, орудий, танков, не существовало четкой военной доктрины. Лихо мы пели о том, что-де нас не стоит трогать, что мы спуску не дадим! Считали, что войну будем вести на чужой территории, малой кровью и т. п. Готовясь к войне на чужой территории, мы наши запасы — оружие, боеприпасы, обмундирование, технику, горючее «предусмотрительно» запасли на краю своей территории — поближе к местам предполагаемых боев. Ну и… поплатились за это!
К исходу первого дня вторжения мощные танковые группировки противника на многих участках фронта вклинились в глубь советской территории на 25–50 километров, а к 10 июля на решающих направлениях от 300 до 600 километров!!
Людские потери до середины июля 1941 года составили около миллиона солдат и офицеров, из них пленено 724 000. Противнику достались в качестве трофеев 6,5 тысячи танков (в основном — старых), 7 тыс. орудий и минометов, горючее, боеприпасы, размещенные под боком у немцев.
Тяжелый урон понесла авиация — в первый же день войны было уничтожено аэродромах. 1200 самолетов — в подавляющем большинстве на земле
Тяжело говорить об этом. И если здесь не приводятся данные потерь по иным видам вооружений, то лишь потому, что и приведенных цифр достаточно, чтобы понять, что прогноз одиночки Левы Федотова, мальчишки, безусого юнца, школьника, был гораздо более точен, дальновиден, был ближе к реальности, нежели оценки «Великого Кормчего»!
Парадокс дилетанта разведки
Мощь Левиного разума поражает. Что стоили труды, весь опыт секретных служб Германии, если московский школьник без отрыва от учебы, не выходя, по сути, из своей квартиры, не имея доступа к информации, с поразительной легкостью проникает в «святая святых» немецкого верховного командования? Как на основе тщательно отсепарированной и стерилизованной, куцей — короче воробьиного носа информации, просочившейся в периодической печати, радио, он смог дать столь блестящий прогноз? Ведь он вышел победителем из поединка с генеральным штабом Германии и двумя ее разведками. Где же тот «кол пак», который должен был исключить утечку информации из Германии? Да и была ли она, эта утечка? Ведь известно, что даже посол в Японии Отт не знал, например, о дате выступления в середине июня! Абсурдный… факт…
Подлинность дневника сомнений не вызывает. Живы школьные друзья Левы, единодушно свидетельствующие, что они знакомы с дневником с тридцатых годов, подтверждающие, что записи в нем отвечают проставленным датам. Дневник велся примерно с 1935 года (тетрадь I) по 23 июля 1941 года (тетрадь XV).
Известные ныне тетради дневника с номерами V, XIII, XIV и XV опознаны ими, как виденные еще до войны. Меня заинтересовало сообщение Ольги Кучкиной (корреспондента газеты «Комсомольская правда») о том, что с поразительными записями, касающимися гряду щей войны, друзья Левы ознакомились лишь недавно, а до войны их не видели и о них не знали.
Михаил Павлович Коршунов пояснил, что причиной этого является каникулярное время, когда друзья разъехались кто куда. Так, Миша, например, был в Крыму, Олег — в Кратове, Вика тоже выезжала из Москвы. А тут началась война и внесла в общение свои коррективы, головы были заняты другим. Вспоминая те годы, Коршунов отмечает чрезвычайную чистоту, незапятнанность их отношений, абсолютную взаимную юношескую доверчивость и полагает, что единственная при чина — летний каникулярный период.
И все же не исключено, что Лева просто не популяризировал эти записи, весьма опасные по тем временам, которые могли привести к репрессиям, уничтожению всей семьи. Здесь можно напомнить поведение Левы в ходе подготовки к пешему походу в Ленинград, когда он не афишировал свои размышления о войне, таил их от приятеля — Димки, с которым намерен был отправиться в путь, от своих родственников в Ленинграде.
А может быть, причина была совершенно иной. Тут обращает на себя внимание тот факт, что пятнадцатая тетрадь исписана лишь наполовину. Она обрывается на записи от 23 июля 1941 года. Относясь к бумаге как к величайшей ценности, используя каждый квадратный сантиметр странички, писавший мелким почерком Лева более не при касался к дневнику, хотя бумага оставалась. Почему?
Лева, до того не расстававшийся с тетрадью, записывавший каждый разговор, каждую реплику, каждую ребячью затею, здесь, когда на полях России грохотала война, текла кровь, враг топтал землю Родины… в дневнике — молчание… Почему?
