IX. Эклога Мой друг, мой нежный друг, зарывшись с головою в пунцовых лепестках гудит дремучий шмель. И дождь слепой пройдет над пышною ботвою, в террасу проскользнет сквозь шиферную щель, и капнет на стихи, на желтые страницы Эжена де Кюсти, на огурцы в цвету. И жесть раскалена, и кожа золотится, анисовка уже теряет кислоту. А раскладушки холст все сохраняет влажность ушедшего дождя и спину холодит. И пение цикад, и твой бюстгальтер пляжный, и сонных кур возня, и пенье аонид. Сюда, мой друг, сюда! Ты знаешь край, где вишня объедена дроздом, где стрекот и покой, и киснет молоко, мой ангел, и облыжно благословляет всех зеленокудрый зной. Зеленокудрый фавн, безмозглый, синеглазый, капустницы крыла и Хлои белизна. В сарае темном пыль, и ржавчина, и грязный твой плюшевый медведь, и лирная струна поет себе, поет. Мой нежный друг, мой глупый, нам некуда идти. Уж огурцы в цвету. Гармошка на крыльце, твои сухие губы, веснушки на носу, улыбки на лету. Но, ангел мой, замри, закрой глаза. Клубнику последнюю уже прими в ладонь свою, александрийский стих из стародавней книги, французскую печаль, летейскую струю тягучую, как мед, прохладную, как щавель, хорошую, как ты, как огурцы в цвету. И говорок дриад, и купидон картавый, соседа-фавна внук в полуденном саду. Нам некуда идти. Мы знаем край, мы знаем, как лук порей красив, как шмель нетороплив, как зной смежил глаза и цацкается с нами, как заросла вода под сенью старых ив. И некуда идти. И незачем. Прекрасный, мой нежный друг, сюда! Взгляни – лягушка тут зеленая сидит под георгином красным. И пусть себе сидит. А нам пора на пруд. Конец Сантименты 1989 Вместо эпиграфа Из Джона Шейда Когда, открыв глаза, ты сразу их зажмуришь от блеска зелени в распахнутом окне, от пенья этих птиц, от этого июля, – не стыдно ли тебе? Не страшно ли тебе? Когда сквозь синих туч на воды упадает косой последний луч в осенней тишине, и льется по волне, и долго остывает, – не страшно ли тебе? Не стыдно ли тебе? Когда летящий снег из мрака возникает в лучах случайных фар, скользнувших по стене, и пропадает вновь, и вновь бесшумно тает на девичьей щеке, – не страшно ли тебе? Не страшно ли тебе, не стыдно ль – по асфальту когда вода течет, чернеет по весне, и в лужах облака, и солнце лижет парту четвертой четверти, – не стыдно ли тебе? Я не могу сказать, о чем я, я не знаю… Так просто, ерунда. Все глупости одне… Такая красота, и тишина такая… Не страшно ли, скажи? Не стыдно ли тебе? Мише Айзенбергу
Эпистола о стихотворстве Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух. Писателям, которые пишут заведомо разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове… Осип Мандельштам 1 «Посреди высотных башен вид гуляющего…» Как, как там дальше? Страшен? Страшен. Но ведь был же, Миша, знак, был же звук! И бедный слух напрягая, замираем, отгоняя, словно мух, актуальных мыслей стаи, отбиваемся от рук, от мильона липких рук, от наук и от подруг. Воздух горестный вдыхая, синий воздух, нищий дух. 2 Синий воздух над домами потемнел и пожелтел. Белый снег под сапогами заскрипел и посинел. Свет неоновый струится. Мент дубленый засвистел. Огонек зеленый мчится. Гаснут окна. Спит столица. Спит в снегах СССР. Лишь тебе еще не спится. 3 Чем ты занят? Что ты хочешь? Что губами шевелишь? Может, Сталина порочишь? Может, Брежнева хулишь? И клянешь года застоя, позитивных сдвигов ждешь? Ты в ответ с такой тоскою – «Да пошли они!» – шепнешь. 4 Человек тоски и звуков, зря ты, Миша. Погляди – излечившись от недугов, мы на истинном пути! Все меняют стиль работы – Госкомстат и Агропром! Миша, Миша, отчего ты не меняешь стиль работы, все талдычишь о своем? 5 И опять ты смотришь хмуро, словно из вольера зверь. Миша, Миша, диктатура совести у нас теперь! То есть, в сущности, пойми же, и не диктатура, Миш! То есть диктатура, Миша, но ведь совести, пойми ж! Ведь не Сталина-тирана, не Черненко моего! Ну какой ты, право, странный! Не кого-то одного – Совести!! Шатрова, скажем, ССП и КСП, и Коротича, и даже Евтушенко и т. п.! Всех не вспомнишь. Смысла нету. Перечислить мудрено. Ведь у нас в Стране Советов всякой совести полно! 6 Хватит совести, и чести, и ума для всех эпох. Не пустует свято место. Ленин с нами, видит Бог! Снова он на елку в Горки к нам с гостинцами спешит. Детки прыгают в восторге. Он их ласково журит. Ну не к нам, конечно, Миша. Но и беспризорным нам дядя Феликс сыщет крышу, вытащит из наших ям, и отучит пить, ругаться, приохотит к ремеслу! Рады будем мы стараться, рады теплому углу. 7 Рады, рады… Только воздух, воздух синий ледяной, звуков пустотелых гроздья распирают грудь тоской! Воздух краденый глотая, задыхаясь в пустоте, мы бредем – куда не знаем, что поем – не понимаем, лишь вдыхаем, выдыхаем в полоумной простоте. Только вдох и только выдох, еле слышно, чуть дыша… И теряются из вида диссиденты ВПШ. 8 И прорабы духа, Миша, еле слышны вдалеке. Шум все тише, звук все ближе. Воздух чище, чище, чище! Вдох и выдох налегке. И не видно и не слышно злополучных дурней тех, тех тяжелых, душных, пышных наших преющих коллег, прущих, лезущих без мыла с Вознесенским во главе. Тех, кого хотел Эмильич палкой бить по голове. Мы не будем бить их палкой. Стырим воздух и уйдем. Синий-синий, жалкий-жалкий нищий воздух сбережем. 9 Мы не жали, не потели, не кляли земной удел, мы не злобились, а пели то, что синий воздух пел. Ах, мы пели – это дело! Это – лучшее из дел!.. Только волос поседел. Только голос, только голос истончился, словно луч, только воздух, воздух, воздух струйкой тянется в нору, струйкой тоненькой сочится, и воздушный замок наш в синем сумраке лучится, в ледяной земле таится, и таит и прячет нас! И воздушный этот замок (ничего, что он в земле, ничего, что это яма) носит имя Мандельштама, тихо светится во мгле! И на улице на этой, а вернее, в яме той праздника все также нету. И не надо, дорогой. 10 Так тебе и надо, Миша! Так и надо, Миша, мне!.. Тише. Слышишь? Вот он, слышишь? В предрассветной тишине над сугробами столицы вот он, знак, и вот он, звук, синим воздухом струится, наполняя бедный слух! Слышишь? Тише. Вот он, Миша! Ледяной проточный звук! Вот и счастье выше крыши, выше звезд на башнях, выше звезд небесных, выше мук творческих, а вот и горе, вот и пустота сосет. Синий ветер на просторе грудь вздымает и несет. Воздух краденый поет. |
