Мне трудно, вернувшись назад,

С твоим населением слиться,

Отчизна моя, Ленинград,

Российских провинций столица.

Как серы твои этажи,

Как света на улицах мало!

Подобна цветенью канала

Твоя нетекучая жизнь

На Невском реклама кино,

А в Зимнем по-прежнему Винчи.

Но пылью закрыто окно

В Европу, ненужную нынче.

Десятки различных примет

Приносят тревожные вести:

Дворцы и каналы на месте,

А прежнего города нет.

Но в плеске твоих мостовых

Милы мне и слякоть, и темень,

Пока на гранитах твоих

Любимые чудятся тени

И тянется хрупкая нить

Вдоль времени зыбких обочин,

И теплятся белые ночи,

Которые не погасить.

И в рюмочной на Моховой

Среди алкашей утомленных

Мы выпьем за дым над Невой

Из стопок простых и граненых -

За шпилей твоих окоем,

За облик немеркнущий прошлый,

За то, что, покуда живешь ты,

И мы как-нибудь проживем.

А в Донском монастыре -

Зимнее убранство.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Взяв метели под уздцы,

За стеной как близнецы

Встали новостройки.

Снятся графам их дворцы,

А графиням - бубенцы

Забубенной тройки.

А в Донском монастыре -

Время птичьих странствий.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Дремлют, шуму вопреки, –

И близки и далеки

От грачиных криков -

Камергеры-старики,

Кавалеры-моряки.

И поэт Языков.

Ах, усопший век баллад -

Век гусарской чести!

Дамы пиковые спят

С Германнами вместе.

Под бессонною Москвой,

Под зеленою травой

Спит – и нас не судит

Век, что век закончил свой

Без войны без мировой,

Без вселенских сует.

Листопад в монастыре.

Вот и осень, – здравствуй.

Спит в Донском монастыре

Русское дворянство.

Век двадцатый на дворе,

Теплый дождик в сентябре,

Лист летит в пространство.

А в Донском монастыре

Сладко спится на заре

Русскому дворянству.

А над Москвою небо невесомое.

В снегу деревья с головы до пят.

И у Ваганькова трамваи сонные

Как лошади усталые стоят.

Встречаемый сварливою соседкою,

Вхожу к тебе, досаду затая.

Мне не гнездом покажется, а клеткою

Несолнечная комната твоя.

А ты поешь беспомощно и тоненько,

И, в мире проживающий ином,

Я с твоего пытаюсь подоконника

Дельфинию увидеть за окном.

Слова, как листья, яркие и ломкие

Кружатся, опадая с высоты,

А за окном твоим - заводы громкие

И тихие могильные кресты.

Но суеты постылой переулочной

Идешь ты мимо, царственно слепа.

Далекий путь твой до ближайшей булочной

Таинственен, как горная тропа.

А над Москвою небо невесомое.

В снегу деревья с головы до пят.

И у Ваганькова трамваи сонные

Как лошади усталые стоят.

Треблинка, Треблинка,

Чужая земля.

Тропинкой неблизкой

Устало пыля,

Всхожу я, бледнея,

На тот поворот,

Где дымом развеян

Мой бедный народ.

Порою ночною

Все снится мне сон;

Дрожит подо мною

Товарный вагон,

И тонко, как дети,

Кричат поезда,

И желтая светит

На небе звезда.

Недолго иль длинно

На свете мне жить,

Треблинка, Треблинка,

Я твой пассажир.

Вожусь с пустяками,

Но все - до поры:

Я камень, я камень

На склоне горы.

Плечом прижимаюсь

К сожженным плечам,

Чтоб в марте и в мае

Не спать палачам.

Чтоб помнили каты -

Не кончился бой!

Я камень, я камень,

Над их головой.

У испанской границы пахнет боем быков,

Взбаламученной пылью и запекшейся кровью.

У испанской границы не найдешь земляков,

Кроме тех, что легли здесь - серый крест в изголовье.

Каталонские лавры над бойцами шумят,

Где-то плачут над ними магаданские ели.

Спят комбриги полегших понапрасну бригад,

Трубачи озорные постареть не успели.

Эй, ребята, вставайте, – нынче время не спать,

На седые шинели пришивайте петлицы.

Вы бригаду под знамя соберите опять

У испанской границы, у испанской границы!

Но молчат комиссары в той земле ледяной.

Им в завьюженной тундре солнце жаркое снится.

И колымские ветры все поют надо мной

У испанской границы, у испанской границы.