«Самое страшное в мире…» Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю Котовского разум, Который за час перед казнью Тело свое граненое Японской гимнастикой мучил. Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю мальчишек смелых, Которые в чужом городе Пишут поэмы под утро. Запивая водой ломозубой, Закусывая синим дымом. Самое страшное в мире — Это быть успокоенным. Славлю солдат революции Мечтающих над строфою, Распиливающих деревья, Падающих на пулемет! Октябрь 1939 О ВОЙНЕ
В небо вкололась черная заросль, Вспорола белой жести бока: Небо лилось и не выливалось, Как банка сгущенного молока. А под белым небом, под белым снегом, Под черной землей, в саперной норе, Где пахнет мраком, железом и хлебом. Люди в пятнах фонарей. Они не святые, если безбожники, Когда в цепи перед дотом лежат, Воронка неба без бога порожняя Вмораживается им во взгляд. Граната шалая и пуля шальная. И когда прижимаешься, «мимо» моля. Нас отталкивает, в огонь посылая, Наша черная, как хлеб, земля. Война не только смерть. И черный цвет этих строк не увидишь ты. Сердце как ритм эшелонов упорных: При жизни, может, сквозь Судан, Калифорнию Дойдет до океанской, последней черты. 1940 «Как было б хорошо…» Как было б хорошо, Чтоб люди жили дружно, Дороги черные, как хлеб, Посыпаны крупчатой И острой солью снега. Каждый камень Чтоб был твой стол, А не давил на грудь. Как было б хорошо, Чтоб в крепкой сумке Из волчьей кожи За плечами странствий Привычно тяжелели б Фляжка рома, Трехгранный нож И белая тетрадь. Как я б хотел, Чтоб ничего не нужно, Чтоб всё богатство — в сердце, Чтоб границы Остались только в старых картах юнги Да в сердце — между грустью и тоской. Я думаю: ни горечь папиросы Ни сладость водки. Ни обман девчонки — Ничто не сможет погубить, Дружище, Единственного блага — Дружбы нашей. Я знаю: это будет… А покамест Ракетой падает об камни Чайка. И дороги накрест Еще поверх скрестили Штык и ложь. Когда же он настанет. Этот день, И с какой Зарей — багровой или черной? Видишь?.. И в ветхие страницы Книжек тонких Втасованы листки Моих стихов… 1940 БАЛЛАДА О КОМИССАРЕ Финские сосны в снегу, Как в халатах. Может, И их повалит снаряд. Подмосковных заводов четыре гранаты. И меж ними — Последняя из гранат. Как могильщики, Шла в капюшонах застава. Он ее повстречал, как велит устав, — Четырьмя гранатами, На себя не оставив, — На четыре стороны перехлестав. И когда от него отошли, Отмучив, Заткнувши финками ему глаза, Из подсумка выпала в снег дремучий Книга, Где кровью легла полоса. Ветер ее перелистал постранично, И листок оборвал, И понес меж кустов, И, как прокламация, По заграничным Острым сугробам несся листок. И когда адъютант в деревушке тыла Поднял его И начал читать, Черта кровяная, что буквы смыла, Заставила — Сквозь две дохи — Задрожать. Этот листок начинался словами, От которых сморгнул офицерский глаз: «И песня и стих — это бомба и знамя, и голос певца подымает класс…» 1940 БУДНИ Мы стоим с тобою у окна, смотрим мы на город предрассветный. Улица в снегу, как сон, мутна, но в снегу мы видим взгляд ответный. Этот взгляд немеркнущих огней города, лежащего под нами, он живет и ночью, как ручей, что течет, невидимый, под льдами. Думаю о дне, что к нам плывет от востока по маршруту станций, — принесет на крыльях самолет новый день, как снег на крыльев глянце. Наши будни не возьмет пыльца. Наши будни — это только дневка, чтоб в бою похолодеть сердцам, чтоб в бою нагрелися винтовки. Чтоб десант повис орлом степей, чтоб героем стал товарищ каждый, чтобы мир стал больше и синей, чтоб была на песни больше жажда. 1939? |
