– Егорыч! – взревел князь. – Открывай, старый меньдюк[2]!

От княжьего рыка усадьба пришла в движение. В воздухе вдруг зашумело. Это тысячи готовившихся к отлету грачей взмыли с построек и деревьев. Небо над усадьбой из серого сделалось черным, и в нем точно черви зароились. Но в доме по-прежнему было тихо. Наконец, в покосившемся флигельке, в окне второго этажа, показалось заспанное детское личико, сменившееся испуганным лицом старика. Через несколько секунд его обладатель уже мчался в ночном колпаке, фланелевом халате и тапочках на босу ногу по хрусткой ломающейся грязи и причитал на бегу:

– Проспал! Ведь проспал, отец родной!

Это был дворецкий князя Африкан Егорович Курицын, прозванный меньдюком за черные, маленькие, глубоко посаженные глаза и длинные седые усы, свисавшие от ноздрей наподобие шнурков.

Из прихожей, швырнув тулуп с шапкой на пол, Чернолусский прошел прямо в гостиную с мозаичным паркетом, невощеным и изрядно подгнившим в углах. По-медвежьи облапив голландскую печь, князь застонал от удовольствия.

Дворецкий с нежностью смотрел на господина.

– Егорыч, а я тебе подарок привез, – отогревшись, весело сказал князь.

Глаза его насмешливо блеснули.

– Подарочек? – растрогался старик.

– Пошли, покажу!

Выйдя на террасу, князь приказал убрать с повозки рогожи. На дне ее, вмерзшая боком в промороженную солому, лежала матерая волчица. Ее лапы были стянуты веревкой и крепко привязаны к жердине. Из-под веревки кровоточило, и так же сочились кровью сосцы зверя, отчего солома под ней стала розовой. Ее мутные глаза были полузакрыты, и, если бы не часто вздымавшийся бок, можно было бы подумать, что зверь мертв. В носы князя и дворецкого ударило псиной и мочой. Старик отшатнулся. Князь весело заглядывал через его плечо.

– Хороша зверюга?

Но в доме князь снова помрачнел.

– Егорыч, ты почему не в доме ночевал?

– А потому я не ночевал, батюшка, – отвечал дворецкий, – что после отъезда вашего в доме стало нехорошо-с.

– Что значит нехорошо-с? – усмехнулся Сергей Львович. – Привидения, что ли, поселились?

– Не знаю, как это и назвать-с, а только стало нехорошо, – твердил испуганный дворецкий.

– Подай мне хересу!

– Хересу, батюшка, нету.

– Что значит нету? – рассвирепел Чернолусский. – Ты его выпил, что ли?

– Я хересу отродясь не пил, – обиделся дворецкий. – Вы его со своими приятелями третьево дни выпили-с.

– Так пошли мальчишку к Дардыкину!

– Не стану я мальчика никуда посылать, – заупрямился Африкан Егорович. – Ему там не дадут ничего, кроме разве подзатыльников. Не желаете ли сливяночки моей выпить? Чистый мед!

– Твоей сливяночкой… – князь обреченно махнул на него рукой, – твоей сливяночкой только клопов морить. Подай мне водки!

– Хорошо ли это, отец, водку с утра пить?

– Хорошо не хорошо! Делай, что тебе сказано!

Князь готов был взорваться. Но, отлично зная упрямый характер дворецкого, решил подействовать на него лаской.

– Замерз я, дядька, – жалобно сказал он. – Замерз, и растрясло меня. Без водки не засну.

Обращение «дядька» возымело магические последствия. Лицо дворецкого расплылось в улыбке, руки его задрожали, а в глазах вдруг появилось выражение рабского восторга.

– Уж принесу, принесу! Не подать ли еще малосольной капусточки?

– Неси, брат, и капусточку!

Выпив холодной водки и не притронувшись к закуске, Сергей Львович воспрянул духом. Он взял с ломберного стола письмо, переданное, как сообщил ему дворецкий, проезжим мещанином. От письма пахнуло гречневой кашей. На конверте неровным и, как сразу определил князь, женским почерком было надписано: «Его Сиятельству, Князю Чернолусскому».

«Светлейший Князь! (При слове „светлейший“ Сергей Львович самодовольно усмехнулся.) Помните ли Вы меня? Помните ли Вы ту, что стала нещасной по Вашей милости? О, я знаю, Князь! Вы выбросили меня из жестокова серца? Князь! Разве Вы не знаете? Все видит Бог, Князь!»

Чернолусский зевнул и небрежно бросил письмо на стол.

В дверь тихонько постучали.

– Входи, Африкан Егорович.

Дворецкий с осуждением посмотрел на ополовиненный штоф с водкой и стал ворошить в камине давно потухший каменный уголь. Князь недовольно смотрел на него.

– Егорыч, ты зачем пришел?

– Следователь вчера были-с.

– Курослепов?! – мгновенно оживился князь. – Я его, михрютку, люблю!

– Ольга Павловна исчезла-с.

– Что ты мелешь! – закричал Сергей Львович.

– Вернулся лесничий домой с ярмарки, а дочки-то и нету. Ни дома, ни в городе нету. Он спрашивать… Приказчик Дардыкина ему и говорит: мол, видели вашу Оленьку ночью в княжеской коляске. Лесничий к приставу. Пристав с Курослеповым сюда. Только я им обыск делать не позволил. Князя, сказал, дожидайтесь.

– Ступай, Егорыч, – задумчиво сказал князь. – И вот еще что… Снеси-ка ты, братец, что-нибудь в город, к жиду.

Дворецкий покачал головой и вышел. В прихожей он едва не столкнулся с таинственным существом. Совершенно лысое, облаченное в какие-то пестрые лохмотья, это существо стояло в дверном проеме и сверлило дворецкого безумным взглядом.

– Африкан! – хриплым голосом произнесло существо, оказавшееся древней старухой. – Африкан, скажи мне правду! Это Он приехал?

Дворецкий почтительно приблизился и крикнул старухе в самое ухо:

– Нет, это не Он, маменька! Это ихнее сиятельство приехали!

– Любопытная вещица!

Барскому надоело прикидываться спящим, и он весело заглядывал через плечо Джона в книгу.

– Обратите внимание! В небе точно черви зароились! Это он о грачах. Реалистически очень точно. С другой стороны – прямое влияние декадентства. В то время обожали заигрывать с небесами. Одни запускали в них ананасом, другие видели там червей. Простите, но я смотрел на вас, пока вы читали. У вас такое серьезное лицо! Неужели вы принимаете эту дребедень за чистую монету?

– Дребедень? – рассеянно спросил Джон, которому явно не хотелось отрываться от чтения.

– Дребедень – значит ерунда. Например, «перестройка» – это ерунда, дребедень! Те, кто придумал это слово, через несколько лет будут его стыдиться. Как, впрочем, и слова «обустроить», которое придумал Солженицын.

На этот раз Половинкин внимательно посмотрел на Барского. В его глазах мелькнуло какое-то неприятное для Барского сомнение. Эти глаза словно говорили: «А стоит ли вообще всерьез разговаривать с этим человеком?»

– Вы думаете, Россия так безнадежна?

Теперь настал черед Барского быть внимательным к словам своего юного собеседника.

– О! Хороший вопрос! Не знаю, безнадежна ли Россия, но вы, мой друг, во всяком случае, не безнадежны, раз спросили это.

– У вас нет ответа на мой вопрос? – упрямо спросил Джон.

– Пожалуй, нет… В Россию можно только верить.

– А вы в нее верите?

Барский театрально округлил глаза:

– Ого! Неужели эта книжка так на вас повлияла? Вы задаете один точный вопрос за другим! И снова мне нечего вам ответить. Вернее, я должен подумать. Как насчет водки? Не желаете изменить своим принципам?

Джон подумал и резко помотал головой, так что шляпа на его голове не успевала за ее движениями.

– Как вы думаете, – спросил он, – для чего эта мать дворецкого? Мне показалось, что она не играет в сюжете никакой роли.

– Для вящей убедительности, – ответил Барский. – В этой книжке самое замечательное то, что полностью придуманный сюжет наполняется живыми деталями. От письма пахнет гречневой кашей. Это изумительно! Сразу понятно, что письмо от мещанки или купчихи. Князь ее соблазнил, а возможно, и обрюхатил…

– ???

– Она от него забеременела. И этот уголь в камине… Можно догадаться, что действие происходит в южной части средней полосы России. Где-то за Тулой или под Орлом, где мало лесов.

– И эта Оленька! – возбужденно подхватил Джон.