Гусарский полковник
кончен вечер кончен бал
двинем люди по домам
кто не дерево упал
кто лежать остался там
у меня была жена
а осталась мне пустыня
а она раздражена
головой качает синей
развились ее кудряшки
потекла помада
бойтесь люди замарашки
Бога смерти ада
Мужья. Где наши котелки.
. . . . . . . . . . . . . . .
…есть хлеб чужого мужчины. Тот муж от ревности станет не живой.
Китаец. Да здесь же все пьяные. Никто не узнает. Укусите этот хлеб.
Ксения Львовна. Дайте мел я вам напишу.
(Китаец дает ей мел и она пишет: Малый хороший китаец я не буду кушать ваш хлеб ха ха.)
Китаец. А я говорю ешь, а то я тебя зарежу.
Ксения Львовна. Какой вы злой, как грузин.
Китаец. Мы все одного происхождения, вам всё нипочем. Смотрите какой я плотный, как памятник.
Входит Иванова.
Иванова. Как я устала и что теперь делать.
Архиерей (в дверях). Молиться.
Они в страхе бегут в соседнюю комнату. Там Фенфен разговаривает с Дашей и держит ее за косичку. Всем становится стыдно.
Китаец. Деваться некуда. Кругом разврат.
Иванова. Есть одно средство. Это думать о столе.
Картина 6-я
. . . . . . . . . . . . . . .
37-bis-a
Запись в блокноте Даниила Хармса
13 нояб.
раздражение, рази ноже в не, пробуждение 4.36.
Иван Иванович Фен-фея
сели все за дождик
Асасэ
строит памятник и все время пищит
гвоздика — па гвоздик дико
глава V 4.43.
кусочек Фриц и Губернёр 4.46.
я как сон сюда внесен
19 минут
<1928>
38
…ясно
и светло
чтоб землею белоснежной
грудь и ухо
всю посуду
у прекрасной
занесло
3-й возница (закинув голову, глядит наверх).
Тучи в небе тлеют
страшен вид страны
то они светлеют
то опять черны
то они недвижны
как скала мертвы
то скоропостижно
мчатся словно львы
столько в них движенья
столько синих сил
будто на сраженье
Бог их пригласил
с грохотом и треском
носятся в ночи
ненасытным блеском
светятся мечи
Входят Треухов, Троекуров и Трегуб:
— Да, дождь знатный.
Все пляшут.
Идет очень сильный дождь.
Генерал перестает говорить стихами. Генеральша отличилась, умерла, — ее и похоронили.
Всё
Поэт кончил читать. Наступило незаметное молчание. Наконец его друзья, которых было не больше трех человек, что-то сказали.
Потом один из них, который показался поэту рыжеватым, повторил слово: «хорошо» и сказал: — У меня есть стремление задать тебе вопросы: вопросы:
вопрос 1-й: Думал ли ты о концах своих вещей и о конце этой вещи?
вопрос 2-й. Считаешь ли ты удивление достойным предметом для входа в поэзию.
вопрос 3-й. Как ты думаешь — нужны ли хотя бы нам твоим друзьям — эти стихи и другие стихи.
вопрос 4-й. Давайте поговорим начистоту.
Поэт сказал:
ответ 1-й. Я думал о концах своих вещей и о конце этой. Я ничего не придумал.
ответ 2-й. Я не нахожу удивление достойным. Я сожалею, если здесь есть нечто, что могло бы удивить. Самого же меня удивляет не очень приятным образом наличие национального в моих вещах <…>
<1937?>
39
<…> вдоль берега шумного морд шел солдат Аз Буки Веди. У него была основная руководящая мысль про орехи. Он шел и шептал песню. Был вечер. Солдат Аз Буки Веди, подходя к жалкому, не освещенному рыбаками, живущими в нем, рыбачьему домику, в котором жили рыбаки, в том случае, когда они не находились в плавании. в шумном, черном, каспийском, по существу даже средиземном, или что то же самое, адриатическом море, а находились на берегу, то тогда они жили в нем. Их рыбаков было пять человек. Они пристально ели суп с рыбой. Их звали: Андрей, Бандрей, Бендрей, Гандрей и Кудедрей. У них у всех были дочери. Их звали: Ляля, Таля, Баля, Кяля и Саля. Они все вышли замуж. Был вечер. Солдат Аз Буки Веди не зашел в дом к этим огородникам. Он не постучал к ним в дом. Он шел погруженный в свою мысль, основную им руководящую мысль об орехах. Солдат Аз Буки Веди не заметил их рыбачьего дома. Ни их сетей, ни их снастей, ни их дочерей, ни их супа, Хотя он и продрог и всё равно надвигалась ночь, но он прошел мимо. Настолько он был охвачен своей основной руководящей мыслью об орехах. Был еще вечер. Аз Буки Веди шел, почти бежал и говорил ореховую песню. Представим себе, то есть мысленно услышим, эту песню. Следует ли из того, что песня названа ореховой, что в ней и должны рисоваться орехи. Да, в данном случае, следует. Далеко не всегда это бывает так, но в данном случае следует. Бот она эта песня. Солдат Аз Буки Веди пел о разнице скорлуп грецкого и американского ореха. Вот что он пел.
У грецкого ореха скорлупа
имеет нежный вид.
У американского ореха скорлупа
имеет дикий вид.
Первая скорлупа прочна,
ясна, сочна, точна.
Вторая скорлупа проста,
она как лебедь без хвоста.
Откуда эта разница берется,
кто знает тот дерется.
Мне грецкий нравится орех,
ведь в нем есть смех.
Его скорлупа прекрасна,
но мысль о ней напрасна.
Есть у американского ореха цвет,
может быть этот цвет ему брат.
Но где начинается его рассвет,
не сказать никому ни вперед ни назад.
Откуда эта разница берется,
кто знает, тот дерется.
Вот и все что я мог и спел
об их скорлупе кончающейся на эл.
Тут, как бы в ответ па эту песню, вспыхнуло освещенное свечой, ранее не освещенное, окно потухшего совсем, навсегда рыбацкого домика. Рыбак Андрей, Бандрей, Бендрей и Гандрей постучал в окно и крикнул солдату Аз Бука Веди: — Ротный командир, любишь ли мир? А рыбак Кудедрей самостоятельно варил и продолжал есть свой рыбацкий суп. Был вечер, хотя и надвигалась ночь, Но что мог ответить Аз Буки Веди, <когд>а он не слышал вопроса. Он был уже очень далеко от них. <И тогда> он внезапно, но не неожиданно, превратился в отца и <…> в сразу спел новую песню. Отец пел. Мать слушала. Отец, Пел, а мать слушала. Отец пел и мать слушала. Что же она слушала?
