Мечта об идеальном монархе, сменив проекты идеального государственного строя, волновавшие в свое время греков, а затем и римлян, стала последней утопией античного мира. Образ идеального монарха вырабатывался в противовес «тиранам», реальным (в основном, как мы уже видели, императорам из династий Юлиев — Клавдиев и Флавиев) и вымышленным. Отдельные авторы наделяли его чертами, отвечавшими их политическим интересам. Одни считали, что его власть, опирающаяся на чиновников и армию, должна быть достаточно сильной, чтобы обезопасить государство от мятежей; другие, напротив, полагали, что император должен только командовать войском, строго держа его в руках и, по возможности, удовлетворяя его нужды за счет своего имущества, гражданское же управление предоставить сенату и не обременять собственников налогами; третьи указывали на то, что достаточно сильная императорская власть должна сочетаться с известной автономией городов, которые правитель обязан охранять как от «мятежного простонародья», так и от своекорыстных, захватывающих чужое имущество и не желающих ни с кем делиться своим имуществом богачей. Некоторые видели долг императора в том, чтобы воевать, приобретая новые земли и добычу, другие, напротив, в том, чтобы сохранять мир, не разрушать, а отстраивать города. Солдаты и декурионы выступали за наследственную монархию, дававшую императорам независимость от сената, сенаторы же настаивали на монархии выборной с тем, чтобы кандидатура преемника императора утверждалась сенатом. Но при всем различии конкретных политических программ, обычно вкладывавшихся авторами в уста каких-нибудь исторических деятелей прошлого, основные черты «идеального монарха» у всех более или менее совпадали. Эту тему затрагивали философы Сенека, Музоний Руф, Дион Хрисостом, историки Тацит, Светоний, Дион Кассий, Плиний Младший, произнесший речь в честь вступления на престол императора Траяна, и др.
Хороший, «истинный» царь, по их представлениям, должен был обладать выдающимися достоинствами, ясно свидетельствующими о том, что он послан на землю царем богов Юпитером, дабы быть среди людей его наместником. Хотя ему, персонифицирующему государство, принадлежит верховная собственность на имущество и жизнь подданных, ему следует не злоупотреблять своими правами, а предоставлять каждому спокойно пользоваться своим достоянием, не боясь репрессий и конфискаций. Сам источник права, он не может ставить себя выше законов, использовать свою власть в личных целях, требовать неумеренных почестей и восхвалений. Его целью должно быть благо граждан, общий мир и гармония, повиновение низших высшим, рабов господам. Когда нужно, он может карать, но проявлять вместе с тем умеренность и снисходительность. Он должен править людьми не насилием, не как скотом, а разъяснять им их собственную пользу, как это умел делать Сократ, не стеснять их мысли и слова, сочетая «единовластие со свободой», вести себя не как господин, а как гражданин, первый среди равных; трудиться на общую пользу, не жалея сил, как трудился для человеческого рода Геракл — прообраз идеального царя в одной из речей Диона Хрисостома. За все это монарх имеет право на благоговейную, самоотверженную любовь народа, так как объединяет его в одно целое, подобно мировой душе и мировому разуму, объединяющим космос в единый организм, а после смерти, когда его душа вернется к богам, — на божеские почести. Напротив, тиран, ненасытный, алчный, жестокий, себялюбивый, ставящий превыше всего свою волю, творящий беззакония, ненавидим всеми и, хотя он окружен многочисленной стражей, живет в постоянном страхе, так как тот, кого все боятся, неизбежно боится всех: ведь стонущие, поодиночке слабые, станут грозными и сильными, когда страх их, наконец, объединит. Против тирана оправданы все меры самозащиты вплоть до восстания и убийства, представляющегося в таком случае не только правом, но и долгом граждан. Император Траян из династии Антонинов, воплощавший в глазах сената тип идеального государя, включил в текст ежегодных молений о здравии императора слова: «если он будет править хорошо и в общих интересах», а вручая меч новому командиру преторианцев, сказал: «бери этот меч, чтобы пользоваться им для моей защиты, если я буду править хорошо, и против меня, если я буду править плохо»[73]. В этом духе обрисовал в своем панегирике образ Траяна Плиний Младший, а Дион Хрисостом — образ Геракла. Поставленный перед выбором между истинной царской властью и тиранией, Геракл предпочел первую, стал идеальным царем, тираноубийцей, борцом против нечестивых людей, поборником добродетели и науки. В таком качестве Геракл особенно почитался Антонинами и знатью, усердно развивавшей также культ добродетелей, украшавших «хорошего царя» и господствовавших в его правление: Справедливости, Снисходительности, Предусмотрительности, Мужества, Согласия, Мира, Счастья, Щедрости, Победы и Свободы, трактовавшейся как свобода от тирании.
B соответствии с тем значением, которое в глазах правящих классов приобрела проблема хорошего и плохого государя, основные интересы их сосредоточились на императорах, их характерах, словах, поступках, всех мелочах придворной жизни и интриг. Горизонт историков, прежде пытавшихся включить в поле зрения весь мир или хотя бы весь римский народ, сузился до рамок императорского дворца. История стала тесно переплетаться с императорскими биографиями. Их составляли Плутарх, Светоний, позже авторы, известные как «писатели истории августов», и многие другие, сочинения которых до нас не дошли. Главной их целью было подчеркнуть хорошие и дурные черты в характере того или иного императора, как бы поставив его в пример, или предостерегая современных автору и будущих правителей. Каждая биография подобного сборника и весь сборник в целом иллюстрировали взгляды автора на задачи государя и пропагандировали его политическую программу. Этой цели подчинялись и описания государственных мероприятий, войн, личной жизни правителей и поведения их в быту. Попутно сообщалось о разных чудесных предзнаменованиях, снах, предвещавших важнейшие события в жизни императоров, любовных историях, ходивших при дворе сплетнях и закулисных интригах.
Интерес в глазах публики приобретала жизнь не только дворца, но и высокопоставленных лиц, близких ко двору. Чрезвычайный успех имели опубликованные Плинием Младшим его письма к родным и друзьям и к Траяну, которого он, занимая должность наместника Вифинии, запрашивал о различных деталях провинциального управления. Письма Плиния (в отличие от изданной уже после смерти автора переписки Цицерона, посвященной важнейшим политическим пертурбациям, непосредственным участником которых он был) не содержали ни описания особо важных событий, ни особо глубоких мыслей. Плиний рассказывал о своих заботах по организации принадлежавших ему многочисленных больших имений, о визитах к друзьям и имевших там место разговорах на литературные и философские темы, о различных любопытных случаях. К Траяну он обращался обычно по незначительным вопросам: можно ли горожанам разрешить организовать пожарную команду, построить баню, что делать с тремя рабами, обманным путем проникшими на военную службу, принимать ли доносы на христиан и т. п. И все же его переписка казалась современникам интересной, и жанр бытовых писем стал очень популярным. Даже в конце IV в. аналогичные письма сенатора Симмаха, по его словам, ценились так высоко, что люди, стремясь прочесть их еще до опубликования, подкарауливали и подкупали его рабов, посланных с письмами к адресатам.
Суженность горизонта сказалась на творчестве даже такого замечательного историка конца I — начала II в., как Тацитю По мастерству драматического изложения событий, глубине и тонкости психологического анализа, яркости характеристик, умению несколькими штрихами нарисовать образ или картину, безошибочно воздействующие на читателя в нужном автору направлении, Тацит не имеет равного себе в античной литературе. Он начал свою сенаторскую карьеру при Флавиях и тогда же написал свои первые произведения: «Диалог об ораторах», жизнеописание своего тестя Агриколы, бывшего при Домициане наместником в Британии, и «Германию», где рассказывалось о зарейнских племенах, не входивших в состав империи. Уже в этих ранних сочинениях видны основные черты его стиля и мировоззрения. В «Диалоге об ораторах», разбирая причины упадка красноречия, он осторожно, но ясно дает понять, что, хотя теперь государство наслаждается миром и счастьем, чего не знала раздираемая смутами республика, но именно та обстановка свободного соревнования в трактовке больших актуальных проблем делала прежних ораторов, с юных лет воспитывавшихся в гуще политических событий, значительно красноречивее теперешних, учившихся в тепличных условиях школ и на выдуманных казусах, ничего общего не имеющих с жизнью. В биографии Агриколы и «Германии» он также достаточно прозрачно противопоставляет свободную, суровую, чистую в своей близости к природе жизнь бритов и германцев развращенным в своей покорности, изнеженным, безвольным римлянам. С большим сочувствием и проникновением в их психологию дает Тацит образы вождей восставших против римского владычества британцев, особенно Калгака, обратившегося к повстанцам с речью, призывавшей не жалеть жизни в борьбе против алчных и жестоких римлян, поработивших все народы. «На своем лживом языке, — говорит Калгак, — убийство, грабеж, захват они называют правлением, а причиненные ими опустошения — миром»[74].
