Литмир - Электронная Библиотека

Во II в., когда на смену Флавиям пришла династия Антонинов, примирившаяся с сенатом, не стало и тех ограничений, которые имели место в I в. Императоры династии Антонинов сами по большей части люди высоко образованные, поклонники греческой культуры, «филэллины» всячески поощряли философов, поэтов, историков, риторов, не стесняя их творчества. То обстоятельство, что они демонстративно осуждали политику своих предшественников! как «тираническую», дало возможность их современникам, обличая «злодеяния» Юлиев-Клавдиев и Флавиев, достаточно вольно говорить о положении дел в империи вообще, высказывать свои взгляды по различным актуальным для них вопросам управления, политики и т. д.[67] Даже представители наиболее близкой простому народу школы киников, отрицавшей мораль и культуру власть имущих, выступали на улицах и площадях с обличениями знати, императорских чиновников и самих императоров без особых препятствий. По словам философа Эпиктета, современника первых Антонинов, император слишком мудр, чтобы обращать внимание на всякие подобного рода речи, тем более что если он станет карать всякого, кто о нем злословит, то вскоре останется вовсе без граждан[68].

И наконец, если римские сенаторы и жаловались иногда на ограничение политической свободы, то иной была в этом смысле позиция сословия декурионов и вообще провинциалов из имущих классов, особенно в городах Востока, а именно из этих слоев выходило большинство деятелей тогдашней культуры.

Одна из краеугольных идей официальной идеологии — избавление провинций, находившихся под властью Рима, от опасности внешних войн и внутренних смут — была ими принята, видимо, достаточно искренне. Страх более или менее обеспеченных граждан города перед народным волнением заставлял их не слишком сожалеть о древней демократии. В сочинениях Плутарха, ритора Диона Хрисостома и других писателей восточной половины империи мы постоянно встречаем рассуждения о пагубности излишней свободы, о том, что императоры оставляют городам ровно столько свободы, сколько им полезно иметь, и большей им желать незачем. Они дают советы городским магистратам и видным гражданам не раздражать провинциальных наместников неумеренными требованиями и претензиями, уважать волю императоров, соблюдая при этом собственное достоинство и не впадая в излишнее угодничество; во время выступлений на народных собраниях не вспоминать беспрестанно о великом прошлом греков и их борьбе за свободу, а напротив, показывать, сколь пагубными всегда оказывались народные восстания для самого же народа. Известный историк II в., также уроженец Востока, Аппиан в своей истории гражданских войн конца республики писал, что как помпеянцы, так и цезарианцы считали, что сражаются за свободу — «слово всегда привлекательное и всегда пустое»[69]. В таком же духе, по сообщению Тацита, говорил, обращаясь к галлам, и уже упоминавшийся Петилий Цериал. Цивилис, доказывал он, призывая вас восстать против Рима, делает вид, что хочет вернуть вам свободу, но на деле германцы рассчитывают над вами господствовать, «свобода и прочие громкие слова для них лишь предлог»[70].

Таким образом, среди класса, составлявшего, опору империи, не было сожаления об утраченной политической свободе, напротив, она представлялась ему неким лживым, так сказать, демагогическим лозунгом, который ведет или к порабощению, или к напрасному кровопролитию, нарушению мира и спокойствия. Как условие, необходимое для развития творчества, она не выдвигалась. Так, например, один неизвестный автор труда по ораторскому искусству резко полемизировал с теми, кто считал, что ораторское искусство во времена империи пришло в упадок из-за того, что его не питала более свобода слова, породившая великих ораторов греческой и римской демократии. Не гражданские смуты, а мир, доказывал он, способствуют развитию талантов[71]. Даже Сенека считал, что, в общем, не от политического строя зависит возможность творить; Сократ, писал он, жил и учил при тиранах, а возродившаяся демократия его убила[72].

Но если неправомерно преувеличивать значение ущемления политической свободы в империи по сравнению с республикой или говорить о серьезных, ощущаемых как таковые ограничениях свободы творчества, то хотя и не по злой воле императоров и не в силу существования определенных форм государственного строя, а в результате развития всей античной общественной системы в целом с течением времени все более исчезала та экономическая независимость граждан, которая для античного человека была истинной основой его свободы. Начавшийся некогда разорением крестьян этот процесс продолжался, захватывая массу средних собственников и целые города, попадавшие в зависимость от различных «благодетелей», принимавшую характер тягостной моральной зависимости клиента от патрона. Сами же «благодетели» зависели от императоров, имевших возможность действовать не только как суверены, но и как номинальные верховные собственники всей территории империи и как фактически крупнейшие собственники в государстве. Эта всеобщая нестабильность и материальная зависимость, сочетавшаяся с зависимостью моральной, переплеталась с более или менее осознанной утратой смысла индивидуальной и коллективной деятельности для достижения каких-то общих реальных целей, поскольку все, чего можно было достигнуть в рамках данной системы, представлялось уже достигнутым, о возможности же достижения чего-то нового еще никто не помышлял. То и другое в соединении порождало тягостное чувство несвободы, «отчуждения», невозможности и неспособности управлять внешними обстоятельствами, которые теперь были также вне контроля свободнорожденных граждан, как некогда вне контроля стоявших вне гражданской общины рабов.

Империя оказалась силой, которая, будучи создана самими римлянами, вышла из-под их контроля. В сознании современников жили, с одной стороны, представления о некоем в принципе совершенном и вечном целом в космических и земных масштабах, органической частью которого является каждый индивид, а с другой стороны, ими осознавалось реальное несовершенство существующей действительности. С одной стороны — общность в рамках космоса, империи родного города, все еще остававшегося значительным фактором в жизни граждан; о другой стороны — разобщенность, несовместимая с идеей мировой гармонии. Отсюда ряд основных черт культуры первых двух веков империи, когда за видимым благополучием назревал развившийся в III в. кризис.

Существующее положение вещей нельзя серьезно изменить, и вместе с тем оно не оправдало надежд, возлагавшихся на «золотой век», надежд, которыми вдохновлялись борющиеся стороны в конце существования республики и которые они еще не утратили в правление Августа. Как же жить в создавшихся условиях? Как обрести утраченную общность, единство с космосом? Вот вопрос, в той или иной форме задававшийся разными социальными слоями и так или иначе затрагивавшийся философами, историками, писателями.

Для господствующих классов он имел в основном три аспекта: во-первых, раз уже невозможно или даже нежелательно возвращение к «республике предков» и неизбежно правление одного, то каким должен быть этот один, чтобы максимально удовлетворять своему назначению, и каковы должны быть взаимные права и обязанности императора, олицетворявшего высшее единство мира, и его подданных? В-вторых, поскольку не оправдались надежды на установление всеобщего мира и согласия, вражда разделяет разные сословия, бедные готовы подняться против богатых, а рабы ненавидят господ и обуздываются лишь с помощью драконовских мер, принимаемых государством, то какими средствами можно нейтрализовать эту взаимную вражду и заставить низших повиноваться высшим мирным путем? В-третьих как в условиях, когда целое вечно и неизменно, судьба же каждого отдельного человека нестабильна и он в любую минуту может лишиться своего состояния, положения и самой жизни, можно все же сохранить выдержку, мужество, достоинство и самоуважение, по исконным античным представлениям отличавшие благородного, свободнорожденного гражданина от варвара и раба?

вернуться

67

67 См.: Э. Д. Гримм. Исследования по истории развития римской императорской власти, т. I–II. СПб., 1900–1901. В работе приведены различные точки зрения на идеал главы государства.

вернуться

68

68 См.: Epicteti. Dissertationcs, I, 29, 53–54.

вернуться

69

69 Аппиан. Гражданские войны, кн. II., 1935, 72–73.

вернуться

70

70 Корнелий Тацит. Указ. соч., т. II. История, IV, 73.

вернуться

71

71 См.: «О возвышенном». М. — Л., 1966. Трактат ошибочно приписывался философу III в. Лонгину. На самом деле он написан неизвестным автором I в.

вернуться

72

72 См.: Seneca. De Tranguilitatc animi, 3.

23
{"b":"175184","o":1}