По существу Гораций, несмотря на призывы довольствоваться радостями жизни, скорее пессимист, так как не может не видеть противоречий в себе и в окружающем мире и не хочет закрывать на них глаза. Он призывает бежать в деревню от утомительной римской жизни и нервничает, не получив от Мецената приглашения на обед; жаждет независимости и незаметности и добивается похвал и признания. И он не одинок. Восхваляя древнюю простоту, люди уже не могут к ней вернуться. Они чтут добродетель в прошлом и ненавидят ее в настоящем, ибо роскошь безвозвратно убила старые добрые нравы. Мы хуже наших отцов, а наши дети будут хуже нас, утверждает Гораций, люди стали слишком смелы, хотят все знать, все изведать, для них уже нет узды и предела. Но, может быть, это и не так плохо: если бы всегда люди держались только за старое, то не было бы ни в чем прогресса, заметного на каждом шагу.

Несмотря на все восхищение Римом и Августом и уверенность, что нет ничего выше служения родине и смерти за нее, у Горация постоянно проскальзывает мысль, что спокойнее всего не думать о государственных делах: жизнь слишком коротка, чтобы отвлекаться от ее маленьких радостей ради больших забот. Сын бывшего раба, Гораций не был чужд презрения к грубым вкусам простонародья. Он, по собственному признанию, писал лишь для тех, кто мог его оценить, и не хотел пробовать свои силы в комедии для невежественных зрителей, способных потребовать, чтобы в действие были введены дрессированные медведи или гладиаторы.

Вместе с тем он высоко ценил миссию поэта и поэзию как средство воспитания тонкого вкуса и добродетели. Поэты некогда смягчали нравы первобытных людей, в стихах были составлены первые правила общежития, первые законы. Покоренная Греция в свою очередь покорила сурового победителя и принесла искусства в сельский Лаций. Здесь они прошли долгий путь от творений древних до современной ему поэзии, когда Рим наконец сравнялся с Грецией, а кое в чем и превзошел ее. Теперь поэты освоили все греческие ритмы и пишут на обогащенном ими латинском языке. Но сколь ни важна форма стиха, сколь ни многих трудов она требует, главное в поэзии сочетать приятное с полезным, уметь и нравиться и поучать. Поэт не смеет довольствоваться мелкими и средними достижениями. Если во всяком другом деле посредственность может быть полезна и почтенна, то в поэзии ее не терпят ни боги, ни люди, ни книгопродавцы. Не достигший первого ранга неизбежно попадает в последний. Совершенство же требует сочетания таланта и культуры. Поэт должен изучать философию, дабы знать сущность вещей, знать, каков его долг перед родиной, семьей, друзьями, каковы права и обязанности консула, сенатора, патрона, отца. Главное же он обязан изучать человеческую природу, дабы каждый обрисованный им персонаж был живым, действовал и говорил так, как это свойственно его возрасту, характеру, положению. Сам Гораций был мастером портрета и дал целую галерею типов современников. Из-за своих сатир он нажил много врагов, но, ссылаясь на одобрение Августа, отстаивал свое право высмеивать тех, кто того стоит, и исправлять нравы.

По оценке современников, Гораций — второй после Вергилия поэт Рима. В его многогранном творчестве, как в фокусе, сосредоточились наиболее характерные черты культуры его времени и ее противоречия: зрелость и гибкость языка и формы, богатство мысли, психологизм, высокое представление о миссии поэта и обращение лишь к избранным, преклонение перед Августом и Римом и тенденция к уходу от политической и общественной жизни, сочетание эпикурейства и пессимизма, уважение к стоической добродетели и отсутствие ясно осознанной цели ее приложения, известная усталость от городской цивилизации и неспособность обходиться без того, что она дает, почтение к «предкам» и признание неизбежности прогресса, сделавшего Рим Августа столь непохожим на Рим Ромула и даже Катона, пытаться возродить который было бы очевидной утопией.

Противоречия императорского строя и его идеологии стали более заметно проявляться при преемниках Августа. После его смерти подняла голову сенатская оппозиция, борьба императоров с которой, то затухая, то разгораясь, продолжалась весь I в. н. э. Поскольку, как уже упоминалось выше, наиболее яркие из дошедших до нас от того времени сочинений принадлежали в основном представителям оппозиции, выступавшей под флагом борьбы за утраченную свободу, процветавшую в эпоху республики, у многих современных исследователей[62]часто складывается впечатление, что именно утрата политической свободы, понимаемой в ее современной интерпретации, была главным пороком и несчастьем империи, вызвавшим деградацию ее культуры, якобы значительно уступавшей культуре предшествующих веков. Однако при более подробном рассмотрении всех обстоятельств подобная точка зрения представляется односторонней.

Во-первых, борьба правивших в I в. императоров, принадлежавших к династиям Юлиев — Клавдиев и Флавиев, с сенатом касалась лишь высших кругов города Рима, мало затрагивая широкие слои населения Италии и провинций, которые к тому же были на стороне императоров, а не сената, осуждавшего меры правительства по охране интересов провинциалов и собственников из средних слоев и требовавшего, чтобы императоры не только предоставляли сенаторам главную роль в управлении государством, но и уделяли им значительную часть извлекавшихся доходов.

Среди сенатской аристократии того времени было модно прославлять ее героев последних десятилетий республики: Цицерона, убийц Цезаря — Брута и Кассия, Катона Утического, всю жизнь выступавшего против Цезаря, сражавшегося с Цезарем на стороне помпеянцев в Африке и покончившего с собой, когда Цезарь взял последний оплот помпеянцев, город Утику. Их считали символом древней римской свободы, за которую они боролись и гибель которой не хотели пережить. Однако, хотя в I в. н. э. некоторые сенаторы еще мечтали о восстановлении республики, всерьез об этом никто не помышлял. Огромное большинство ясно сознавало, что в современных им условиях возвращение к старому строю невозможно. При этом одни упирали на всеобщую испорченность нравов, другие — на размеры римской державы, для управления которой нужна сильная монархия, третьи — на недисциплинированность войска, нуждавшегося в сильной власти, четвертые — на необходимость сильной власти для провинций, которые до римского завоевания были раздираемы постоянными смутами и только при империи обрели мир. Необходимость единоличного правления императора, который, по словам философа Сенеки, объединяет народы, как мировая душа объединяет космос, и который воплощает в республики[63], была в основном признана даже в сенатских кругах. Не отрицалось и то положение, что как персонификация римского народа и римской республики император был верховным собственником всего в государстве, тогда как граждане были лишь как бы держателями своего имущества, что он являлся источником права и стоял выше законов, что, воплотив в себе идею Рима, он имел право на безграничную и самоотверженную преданность граждан, обязанных ставить его благо выше своего. Тот же Сенека доказывал, что император имеет право жестоко карать виновных со всеми их родными и близкими, если эта кара заслужена. Протест вызывали действия, представлявшие собой злоупотребление властью, да и то многие считали, что даже против таких злоупотреблений не имеет смысла бороться. Надо, говорит один из персонажей «Истории» Тацита, молить богов, чтобы они послали хороших правителей, но плохих правителей следует терпеть, как терпят град или другие посланные богом бедствия[64]. Таким образом, даже в наиболее оппозиционных империи кругах утрата гражданами политической свободы была скорее предметом для декламаций, чем реальным тормозом деятельности, в частности и в сфере культуры.

Во-вторых, и самое стеснение свободы было весьма относительным. Правда, в периоды особенно острых столкновений императоров с сенатом — в правление преемников Августа из династии Юлиев — Клавдиев — Тиберия, Калигулы, Нерона и последнего из Флавиев, Домнциана — древний закон об оскорблении величества римского народа, перенесенный теперь на императора, превращался в страшное оружие против неугодных правительству лиц. Уличенные или подозреваемые в неблагоприятных отзывах об императорах, в недостаточном почтении к их божественности, в распускании порочащих их слухов, репрессиовались, часто без суда и следствия, по одним доносам врагов или даже рабов. Доносчиков поощряли, выдвигали, награждали частью конфискованного имущества осужденных. Императоры, стремясь укрепить свою власть и независимость от сената, требовали неумеренной лести и таких почестей, которые оказывались богам. Бывший при Домициане сенатором Плиний Младший позднее уже при новой династии писал, что при этом императоре какое бы мероприятие не обсуждал сенат, хотя бы указ об организации пожарной команды, он должен был начинать с пространного восхваления Домициана, воцарившегося в его правление счастья и справедливости и только затем уже переходить к сути дела[65]. Нерон, страстно увлекавшийся искусством и сам к великому негодованию ревнителей «нравов предков» выступавший публично в качестве певца и актера, требовал, чтобы сенаторы не только присутствовали на его выступлениях и восхищались его талантом, но и приносили жертвы в честь его «божественного голоса», и чуть не казнил ставшего впоследствии императором Веспасиана за то, что тот заснул во время его пения. Но при всем том творчество в разных областях фактически не ущемлялось. Известен лишь один случай, когда император Тиберий приказал сжечь сочинения историка Кремуция Корда, возвеличившего Брута и Кассия, да и то при Калигуле запрет с них был снят. Поэма Лукана «Фарсалии»[66], где также превозносились «последние республиканцы», несмотря на то, что сам Лукан был казнен за участие в заговоре против Нерона, изъята не была. Не были изъяты и сочинения Сенеки (воспитателя Нерона и его приближенного, пользовавшегося большим влиянием, но затем заподозренного в измене и принужденного императором к самоубийству), хотя в этих сочинениях неоднократно воздавалась хвала Катону Утическому и другим политическим деятелям, которые предпочли смерть потере свободы. Прежние философские школы продолжали существовать и действовать и, хотя время от времени Юлии — Клавдии и Флавии высылали из Рима философов, нападавших лично на них или на их политику, ни одно философское направление как таковое преследованиям не подвергалось. Несмотря на все большее значение, приобретаемое религией, граждане, если они соблюдали официальный императорский культ, могли высказывать любое мнение о богах вообще, хотя бы и вовсе отрицать их существование. Христиане до начала массовых антихристианских гонений в середине III в. лишь изредка преследовались за отказ участвовать в императорском культе, как правило, их не трогали.