Месяц спустя они поженились.

Падре Тони пришел к Тексейра как раз в тот момент, когда в веселье наступило временное затишье.

— Мы только что пели народные песни — филиппинские песни, — сказала Мэри, принимая у него пальто. — Я уже думала, ты вообще не придешь. Хочешь горячего рома?

— А можно кофе?

— И тарелку лапши?

— Нет.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего.

— Ты устал.

— Да, пожалуй. А лапшу я съем попозже, ладно, Мэри?

— Входи и познакомься с земляком, — сказала она и, взяв его под руку, ввела в комнату. Она была одета по-китайски: зеленый с золотом балахон поверх черной юбки, голова украшена белыми цветами, на шее нефритовое ожерелье.

В гостиной, откуда убрали не только бельевые веревки, но и всю мебель, среди остатков пиршества, сидели на полу, скрестив ноги, Пепе, Рита и Элен Сильва. Невозмутимые, как идолы, они даже не поздоровались с падре. Элен и Рита тоже были одеты в китайские наряды, Пепе ограничился тем, что надел на голову круглую черную китайскую шапочку. Они ели на полу, и падре Тони пришлось осторожно ступать среди чашек и блюдец. Земляком — и почетным гостем — был Пит Альфонсо, который в данный момент играл с Пако на пианино в четыре руки. В темно-синем двубортном костюме мистер Альфонсо выглядел как адмирал, и рукопожатие у него было крепким, матросским. Пако надоело играть стоя, он опустился на пол и, закуривая, приподнял сутану падре Тони.

— Это похоже на пижамные штаны.

— Прекрати, Пако.

— Эй, вы только поглядите — он ходит в пижамных штанах.

— Я же тебе сказал — прекрати. Хочешь получить ботинком по физиономии?

— У тебя что, пары штанов не найдется?

— Одна пара в стирке, — ответил падре Тони, прижимая сутану к ногам, — а вторую я отдал в починку.

— А я и не знал, что от святости даже штаны снашиваются.

— Садитесь, падре. — Пит Альфонсо предложил ему круглую табуретку.

— Нет, нет, сидите.

Падре Тони опустился на пол рядом с Пако. Из всей компании только Пако не надел на себя ничего китайского и был, как всегда, в стареньком свитере. Падре Тони с любопытством взглянул на Пепе, Риту и Элен Сильву — они по-прежнему неподвижно сидели посреди комнаты, видимо погруженные в медитацию.

— Натрескались, — мрачно прокомментировал Пако. — Итак, где ты был, старина?

— У Кикай Валеро. Мы с ней… послушай, Пако, если ты снова скажешь какую-нибудь глупость, то я… да поможет мне бог…

— Что такое? В чем дело? — всполошилась Мэри, входя в комнату с кофе для падре Тони. — Пако, ты опять затеваешь ссору?

— Нет, дорогая. Просто Тони просит извинить его за то, что он явился в пижаме. Он только что от Кикай Валеро.

— Бедняга, у него и вправду измученный вид.

Она наклонилась, чтобы поставить чашку, и каштановые волосы закрыли ей щеки.

— Боюсь, мы шокируем мистера Альфонсо, — сказал падре Тони, беря чашку.

Однако мистер Альфонсо заявил, что все в порядке. Он излучал благодушие. После утренней репетиции от его вчерашнего отчаяния не осталось и следа: игра Пако привела в восторг весь оркестр, а, кроме того, новая певица так вертела задом, что мистер Альфонсо никак не мог заподозрить ее в сочувствии коммунистам. И сейчас, с душой, переполненной чувством облегчения, и с желудком, переполненным лапшой, он готов был одарить любовью весь мир, а потому начал рассказывать какую-то не вполне приличную историю, касавшуюся Кикай Валеро. Мэри, опустившись на колени, внимательно слушала его, то затягиваясь сигаретой из рук Пако, то отхлебывая кофе из чашки падре Тони, а потом вдруг перебила мистера Альфонсо, спросив, не пора ли ему с Пако идти в ночной клуб. В связи с праздником оркестр в «Товарище» должен был сегодня начать программу пораньше.

— Пожалуйста, замолчи, дорогая, — попросил Пако. — У нас еще масса времени. Я хочу дослушать про Кикай Валеро.

Примостившись на краю табуретки, как на жердочке, мистер Альфонсо закончил свою историю под непристойные смешки Мэри и Пако, неловкую улыбку падре Тони и бессмысленные взгляды троицы, погруженной в медитацию.

— Если вы, трое, собираетесь и дальше сидеть вот так, — решительно сказала Мэри, — это будет уж слишком.

— Мы не просто сидим, — величественно изрек Пепе. — Мы размышляем. У нас ведь был китайский обед, верно? И я сказал Элен и Рите, что единственный способ переварить такое количество сои — это погрузиться в буддистское самосозерцание.

— Пока что вы похожи на тех трех обезьян, — заметила Мэри. — Не вижу зла, не слышу зла, не изрекаю зла.

— Я похожа на обезьяну из-за этой прически, — вздохнула Элен, — но она нравится моему жениху, он требует, чтобы я стриглась покороче. Кроме того, мы с ним с самого дня помолвки одеваемся по-идиотски, как близнецы. Вот я и ношу такую прическу. А еще он говорит, что я для доказательства моих чувств к нему должна постричься под «ежик». Но по-моему, это уж чересчур. Или, может, вы думаете, что стоит?

— Если бы это сделала я, Пепе даже бы не заметил, — пробормотала Рита.

— Неужели ты позволишь, чтобы между тобой и твоим возлюбленным встал парикмахер? — повернулся Пепе к Элен.

— Это, — задумчиво ответила Элен, — зависит от внешности парикмахера.

— Тот, у которого стригусь я, настоящий красавчик, — заметил Пако, — и притом отлично стрижет под «ежик».

— У нас дома, — сказал мистер Альфонсо, — мы называем эту стрижку «под Агинальдо». Конечно, в честь генерала — он всегда так стрижется.

— Рита, если ты пострижешься под «ежик», Пепе обязательно обратит на тебя внимание, — сказала Мэри, — потому что ты будешь ему напоминать генерала Агинальдо.

— Но ведь, — воскликнула Рита, — я хочу, чтобы во мне любили только меня!

— Мэри! — тихим отстраненным голосом позвал падре Тони.

— Да, Тони!

— Можно мне теперь лапши? — спросил он, внимательно глядя на нее.

Пока падре Тони ел лапшу, остальные обсуждали военное положение на Дальнем Востоке — главным образом это делалось для мистера Альфонсо, и он постепенно начал приходить в изумление от услышанного. Элен Сильва познакомила его со стратегией, которую, по ее мнению, следует применить против коммунистов на континенте. Рита не преминула указать на некоторые слабые места в стратагемах Элен и предложила мистеру Альфонсо рассмотреть ее собственный план боевых действий, но Пепе сказал, что, хотя лично на него эти планы производят большое впечатление своей тонкостью, он все же сомневается в их практической эффективности.

— Не помню, рассказывал ли я вам когда-нибудь о вечеринке в китайский Новый год и о ночном горшке? — спросил вдруг Пако.

— Подожди со своей историей, пока Тони не доест, — заявила Мэри.

Но падре Тони сообщил, что он приветствует умерщвление плоти во время поста.

— Ну так вот, — начал Пако, глядя на Элен и Риту, которые стояли по обе стороны мистера Альфонсо, молчаливо подавляя раздражение. — Так вот, я был тогда еще мальчишкой и пошел к знакомым встречать китайский Новый год. Все это происходило на территории, недавно освобожденной от японцев. Я вышел на кухню и вижу, что там суп разливают по чашкам из ночного горшка. Хозяин заметил мое удивление и успокоил меня, сказав, что горшок совсем новый и еще ни разу не использовался по назначению.

Элен и Рита молча переглянулись.

— Вот и вся история, — сказал Пако, задумчиво улыбаясь. — Да и, пожалуй, следует добавить, что на этой вечеринке мне больше всего понравился именно суп.

— Естественно, — холодно заметила Рита и вновь принялась излагать мистеру Альфонсо свой план боевых операций.

— Все это очень любопытно, — пробормотал тот, когда она кончила. — Однако я не вполне понимаю, почему вы объясняете это мне. Должен вам сказать, я, в общем-то, не военный и сомневаюсь, чтобы мистер Чан Кайши проявил интерес к моей особе, даже если бы я записался добровольцем.

— О, вы зря так говорите! — воскликнула Элен Сильва. — По-моему, вы очень симпатичный. У вас замечательные глаза — я таких никогда не видела. Мне даже трудно решить, который глаз у вас мне нравится больше: левый свидетельствует о вашем твердом характере, но зато правый прозрачнее.