– Что касается вершины, то вы правы, – сказал молодой рыцарь. – Но, клянусь святым Георгием, замок я вижу так же, как зубцы крепости моего отца в Англии.

– Поедем дальше, стен, может быть, не видно за вершинами, – ответил Бембо, пришпоривая своего мула.

– А разве Борджиа при своем последнем опустошительном походе в Тоскану не мог разрушить эту крепость, принадлежащую его известному врагу?

– Тогда, мой повелитель, пожалуй, эту ночь нам придется провести хуже, чем я полагал, – со вздохом ответил священник.

– Как, мессир Пьеро Бембо, вы вечно будете забывать мои строгие приказы и называть меня повелителем, открывая мое инкогнито? – гневно воскликнул иоаннит. – Я вовсе не желаю, чтобы во мне признали Альфонсо д’Эсте, сына герцога Феррарского.

– Да разве это опасно? Ведь Борджиа употребляют теперь все усилия, чтобы угодить нам, – покорно проговорил священник.

– Поэтому-то они и опасны, – ответил иоаннит. – Борджиа вероломны, и, если бы я был в их власти, они принудили бы меня заключить адский брачный союз с их демонической дочерью.

– Тише!.. Нас легко может услышать кто-нибудь из свиты, а мы можем доверять только одному Вильяму Бэмптому, – заметил рыцарь солнца. – Положим, все они – честные ребята и англичане до мозга костей, но они и понятия не имеют о коварстве этой страны и обманчивое здешнее вино часто принимают за честное пиво.

– Тогда, монсиньор, – простите, я хотел сказать, досточтимый брат, – хотелось бы мне знать, что заставляет вас ехать в Рим? Ведь кто боится волка, тому нечего прятаться в его логовище! – начал снова Бембо.

– Если вообще для Борджиа есть что-нибудь святое, так это будет предстоящий христианский праздник, – возразил иоаннит. – В бесчисленном множестве паломников наше прибытие останется незамеченным, и, в то время как город будет находиться и их руках, они не допустят такого вопиющего преступления, как оскорбление одного из своих товарищей. Но, – с возрастающей горячностью прибавил он, – никто не знает лучше тебя, Пьеро, что влечет меня в Рим. С тех пор как мой отец настолько ослеплен заботами и политикой, что не хочет верить ужасным историям, рассказываемым об этой современной Гарпии, Лукреции Борджиа, и желает женить меня на ней, я поклялся собственными глазами увидеть правду, а если он и тогда будет настаивать на своем решении, я дам обет безбрачия, с полным сознанием навсегда облекусь в это святое одеяние и остаток своих дней посвящу борьбе за освобождение Святого Гроба Господня.

– Ваш брат, монсиньор Ипполит, был бы очень опечален, услышав такие речи, – с улыбкой заметил священник.

– Я ничего не могу возразить на твои слова, дорогой соратник, – серьезно сказал английский рыцарь. – Мне кажется, если не грешно говорить так, что и меня не особенно привлекала бы честь близкого родства с папою, хотя мой род и ниже твоего, несмотря на то что мы с тобой – двоюродные братья со стороны матери, королевы Маргариты.

– Но поступки этой Лукреции!.. Особенно их я имею в виду! – с возрастающей горячностью проговорил иоаннит.

– Смотрите, пожалуйста, какую убогую мудрость приносят с собой седые волосы! – со смехом воскликнул Бембо. – Ваш батюшка, мудрый герцог Эрколе, дал свое согласие на план вашей милости в надежде, что вы вернетесь сторонником его собственных упований.

– Да, ваш поэт Ариосто[4], сочиняющий сказки, рассказывает такие чудеса о красоте этой женщины, словно она – троянская Елена, – улыбаясь и краснея, но с презрительным видом, возразил иоаннит. – Вы, поэты, видите только внешность и под розовым кустом не подозреваете змеи. Но если Лукреция Борджиа и прекрасна, как Венера, все же у нее слишком много дурных качеств порочной богини, чтобы внушить моему сердцу иные чувства, кроме презрения и ненависти. Женщина, которой я подарю свою любовь, сир Реджинальд, должна быть чиста как своими поступками, так и именем, с душою такой же чистой, как вот эта снежная вершина, соединяющая чистоту и небесную непорочность!

– Помилуй Бог! Тогда вам нечего искать в Италии, – ответил ему Лебофор с многозначительной усмешкой, сдвигая набекрень свою шапочку, – по крайней мере, насколько я знаю по опыту.

– Да, так оно и есть, Лебофор! Ночные войны, театром которых вы, варвары, делаете Италию, постепенно развращают благородный характер этой некогда героической страны, – с глубоким вздохом сказал иоаннит.

– Где же, по-вашему, должен искать себе монсиньор жену, – с неудовольствием спросил Бембо, – предположив, конечно, что он только на время возложил на себя эти священно-рыцарские одежды?

– Я достаточно долго пробыл у него в Италии, пускай он вернется со мной в Англию! – с воодушевлением отвечал юный английский рыцарь. – Там он найдет девушек, неизмеримо более красивых, чем ваши женщины, обожженные солнцем, и чистых, как те жемчужины, которые они вплетают себе в косы.

– Бесцветные духи не в моем вкусе, – возразил Бембо.

– Бесцветные! Эх, если бы вы увидели мою дорогую кузину Алису, вы не то сказали бы! – воскликнул юноша. – Ее щечки так же румяны, как лепестки алой розы, и я так горячо любил ее, что меня из-за этого бросили в ваши итальянские битвы. Ведь Алиса была предназначена для моего брата Генриха, но, с тех пор как он погиб от шотландского копья, меня просят возвратиться на родину, как будто не могут жить без меня. Пресвятая Дева да спасет душу Генриха, но он сделал меня таким богатым наследником, каким я никогда не смел мечтать стать.

– Аминь! – заключил священник и перекрестился. – Но вы все-таки не должны так резко выражаться о смуглых итальянках, если хотите получить разрешение на брак со своей кузиной, обрученной с вашим покойным братом; ведь говорят, что женщины в Риме имеют большое влияние.

– Это – не больше, чем выдумки пилигримов, – ответил Лебофор, слегка пришпоривая коня. – Но ваш замок, мессир Бембо, во всех отношениях, кажется воздушный!

– Но Лукреция Борджиа – блондинка, а не брюнетка, – задумчиво проговорил иоаннит, не обращая внимания на последнее замечание.

– Герцог, ваш батюшка всегда слыл мудрым человеком, – хитро заметил Бембо. – Я часто слышал, что сама златокудрая богиня Венера не была красивее в тот день, когда вышла из моря, и волны при виде ее покраснели от восторга и радости.

– У вас сегодня поэтическое настроение, Пьеро, – печально промолвил иоаннит, – но надо обладать большой терпимостью, чтобы приписать Лукреции Борджиа хорошие качества.

– Клянусь цветком дрока, ни про одну невесту я не слыхал столько дурного, сколько про нее! – смеясь, воскликнул рыцарь Реджинальд.

– Да, невеста! Ведь я – уже пятый жених, которого эта дама облагодетельствовала своим скоропалительным расположением, или, лучше сказать, своею особой, – с иронической усмешкой заметил иоаннит.

– Нет, монсиньор, рыцарь и последователь святого Августина не должен так говорить, – возразил Бембо. – При первых двух помолвках Лукреция была еще ребенком, и я сомневаюсь, видела ли она своих женихов, так как тогда была еще в монастыре, но ее отец нарушил эти договоры с первыми двумя женихами – богатыми испанскими грандами, найдя их недостойными своему новому положению. Со следующим женихом, Джованни Сфорцой, дело обстояло лучше: его святейшество выдал донну Лукрецию замуж за него, но затем у них вышла ссора – говорят, это нужно было его святейшеству, папе Александру, – и разрыв был торжественно засвидетельствован и утвержден судом. Что касается четвертого жениха – принца Альфонсо Бишельи, герцога Салернского, – то он, бедняга, недолго пользовался своим счастьем после свадьбы с очаровательнейшей соперницей богини Венеры.

– Убит, убит изменнически, и – кто знает, – может быть, даже с согласия Лукреции! – сказал иоаннит. – Во всяком случае в Риме не без основания называют ее роковой невестой. И думать, что я соглашусь стать ее пятым женихом? Вот вам образец благодарности Борджиа! Второй жених был сыном кастильского рыцаря, спасшего в битве с маврами жизнь Александру, когда последний еще был воином! Однако, не удовольствовавшись позорным разрывом, Александр заставил старика погубить сына, сделав из него монаха. Третий, – страстно продолжал иоаннит, – опозоренный, разоренный изгнанник, четвертый – замучен и задушен! Нет, избавьте меня от такого счастья!