и пальцы, побелев от скомканного пляса,
сжимают свою боль, как камушки со дна.
а даль над головой, над фабрикой усталой
хотела разбудить уснувшее дитя.
и лампа, закричав, в постели биться стала
и ножками сучить, болезненно светя
НА БАЛ
я собирался на бал
к графине Терпигоревой
мечусь по комнате
кругом разбросаны
мундир усы и шляпа
вдруг входит наемный убийца
замахивается ножом
но тут лунный луч
ударяет по люстре
а было темно и
я насвистывал
все рухнуло все потолки
все люстры и все светы
мраморный убийца
остался стоять с
отколотой рукой
где щетки для усов?! — кричу —
флакончики пилки зеркала шпоры
звеню весь от злости
на пол посыпались
куски полночи бой звон
тогда вонзаю шпагу
в ножны по рукоять
и еду пешком
окутан призраком кареты
наемный мрамор грозит мне
вслед
отколотой рукой
МАДЛОН
мы вышли из пивной она чуть не упала
споткнувшись о порог прекрасная Мадлон
мы шли мимо окон грохочущего бала
где от огней взлетал и ахал небосклон
казалось у Мадлон слеза в руке сверкнула
прекрасное лицо устало от ресниц
и мимо темноты прогорклой и сутулой
оно легло в толпу иссиня-белых лиц
прощай моя Мадлон! — я свой услышал шелест
булыжные глаза слезились из-под ног
фонарные огни в воде кривясь кишели
и где-то под мостом о сваи охал бог
* * *
был бал графини и маркизы
в свои блистали веера
и я стоял бросая вызов
сегодню завтру и вчера
ко мне подходит герцогиня
и древним родом шелестя
и взором рыцарским окинув
шпаго-надменного меня
сказала: вот не ожидала
месье от вас такого вас!
со всех сторон слепого зала
на нас смотрели сотни глаз
а я час от часу смелее
а я час от часу сильней
смеялся мысленно над нею
в то время как смеялся с ней
ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ
я вышел из лавки предсказателя судеб
где куски звезд
и единственная мебель — это угол
образованный стеной и полом
иду
вдруг он догоняет — в очки вместо стекол
вставлено небо — и запыхавшийся:
с вас — говорит — еще причитается полтина!
я дал деньги
тут
звезда со свистом сорвалась с небес
и грохнулась на предсказателя
полтинник упал на мостовую звеня и подпрыгивая
он умер
я вернулся в лавку
чтобы повесить на гвоздь то что осталось
но вошли посетители
потом другие
и так всю ночь
и мне пришлось кратко и в простых выражениях
объяснять им
чего ожидать следует всем
РИСОВАНИЕ
увидев девушку с волнистой светлой прядью
волос в которые вонзало солнце свет
я быстро подошел и вежливо: присядем —
сказал ей — написать желаю ваш портрет
немного смущена и польщена немного
присела юная потупя чистый взор
я стал чертить углем моля неслышно бога
чтоб древний мавзолей не втиснулся во двор
но скоро детвора ко мне на плечи села
и деву заслонив вскружился рой старух
я уголь заменив куском большого мела
на черной простыне стал рисовать на слух
о солнечный пробор! о гребень частых звуков!
вонзающийся хор летящих голосов!
в то время как спины невыносима мука
как прочен чистых глаз задвинутый засов!
АЛЕШЕ КАЗАКОВУ
осень
резкие очертания дня
холодный чугун оград —
такой мне запомнилась
последняя встреча с ветром.
прямо с улицы вошел брат,
его имя — А л е к с е й —
сегодня жестче и ослепительнее
словно золотые купола
под бешеным напором полдня.
о чем он спрашивает?
я жду.
мои ответы так же сгущаются
как сумерки
и как моя немота.
брат.
длинные светлые волосы
падая навстречу плечам.
глаза тревожно подпускающие небо
на выстрел ресниц —
вот одно из голубых отражений.
сегодня он живописец
бесстрашно бледнея
при вспышках черных ночных молний.
вчера — это еще не наступившее странное время.
завтра — оставило в углах его губ
чуть видную усмешку
крупицу стали
ставшую больнее
на два-три мгновения
* * *
что может быть прозрачнее
чем дым ремесел
чем скрип вечерних фонарей
чем Маргарита у излома
любовью сдвинутых глубин!
она чугунными мостами
манит и ранит даль воды
и холод округлен
ее девичьей шеей
и отдален от острия пространств
он как обласканный покойник:
вот-вот заговорит
* * *
сумрак
с проглоченной иглой
с себя нависшим глазом
из этой извести
изваян красный бант
то девушку в холодно-звездной
дрожи
целует зеркало
но обе непохожи:
и та которая навек остеклянела
и та которую уводит черный франт
* * *
огонь кивает
в знак согласия у
за окнами и за небесами
у утомленных звезд
лучами рыб бессонных
и тесно будто у секунды в горле
когда на медные долги
построен полдень
он посылает смысл
не легче чем
смолы тягучий стон
и нет конца двум звукам:
полуразрушенная тень от воздуха
и древняя осока
чуть старше дней
* * *
импровизация
стук молотков по крышам был
слышнее молчания по спине. но
и это заглушалось дневным одно
горбым днем. он два куска рав
ной длины дождя ливня говоря по-
исландски. правда там вообще не
говорят. даже усталый рот не мо
жет вымолвить ни ползуба. а у
него давно уже одна рукоять. я
говорит звуком простудил горло
холодом речи. она в ответ: я в
конце жизни вижу цель сегодняш
него бильярда. во время грозы
пахнет елизаветинскими временами
и от архитектуры и от времени и
от Петра. резкий переход от цели
к простуде. надрезал осень а там
облака морщатся от беззвучной
боли
в честь прозы в честь ночной ды
мящейся тишины. дальше белая не
крашенная дорога. по звездам опре
делил век: узкое окно решетка
часть неба. еще проще по числам:
13 босое четырнадцать
пишу а лист становится все бело
снежнее и все одноглазее. Ночь
распахнулась словно вечерняя
смерть над зрачком. вместо запя
тых вместо шпор простая походка
убыстряющаяся к сентябрю.
— вот день вот его первый свинцо
вый признак
— дождь возникнет то здесь то не
там. если вместо шпор запятые то
эти ошибки слишком по-кирасирски
звенят... молчите? налейте-ка мне
вон того ответа
— гм! умноженное на гм!
— вся фраза забинтована. Видны
лишь обугленные
— что? что? в вопросительном кон
це
— сквозь бинт проступила усмешка
в виде запекшегося заглавия да
глаза беззаборные
— за ними придут
— тихо! а то носилки без слов
тихо будто не существует звуков.
вместо лица — другой отнесенный
угол. шаги удаляются в сторону без
начала. названия улиц названия
старинных прогулок. числа сами се
бе смысл и сами себе
конец
МОНАСТЫРЬ
1
гадалкой ночи реет,
вокруг звезд летает
и лучи их заплетает,
словно косы дочерей.
смотрят горные уступы
на полет хрустальной ступы,
на поющий путь метлы,
ликом грозны и светлы.
