по утренним пройдя законам,

по легким водам и краям —

чтобы себя оставить там.

но долго ли могли об утренние взгляды

дробиться зеркала, как ледяные сны?

они еще внутри, день, наступивший рядом,

не знает ни годов, ни собственной длины.

ее краса — здесь,

возле самых буден —

полуотражена, полуобнажена,

сегодняшний приход забыт недавно будет —

о, в светлых именах Матрешечка —

княжна!

пусть хрустнет ветвь —

так взгляд осенний хрупок,

деревья слишком здесь,

чтобы быть слишком там.

устанут ли следы сентябрьских прогулок,

или устанет ночь

по скошенным местам?

ее коснулся свет полночный, был край,

часы смотрели врозь, где веер воздухом

отточен среди колышущихся гроз.

полночный аромат часов, и в лепестках

ее оттенок, задвинув облачный засов,

ушла японушкой от стенок.

— прошу не верить каждой строчке... они

умрут поодиночке.

тогда я двинул речь повторно — туда,

где прежде смысл бывал, но удивленный

наповал, стал тенью утренне-игорной.

был нежен поцелуй, как пламя: чем боль

ше времени вокруг, тем кратче срублен

ное нами за далью огражденных рук

пока огарок свет колышет,

пока все медленнее запад,

ее шаги, себя не слыша,

вперед задумались? назад ли?

быть каждый миг — ей слишком больно.

то краткой паузой, то вечной

она, задумавшись, невольно

свои укутывает плечи.

для этих дней — она устала,

для тех — она еще дитя.

лишь ночь, скрестясь с лучом из стали,

вязанье трогает, летя

открыто небо для объятий, для голубых

и черных туч,

пусть ветер смел, как его матерь — как

даль безмолвная, летуч.

пусть краток миг одновременный, пусть

вечность юная — одна,

но ливня отблеск современный узнает

сабельно она.

тогда в безбрежное названье вольется

холода восток,

и тщетно будет опозданье: удар

задумчиво-высок

из года

вышел хмуро, гневно — словно из ка

менной стены, и снова вечер

многодневный и звезды локтем

сметены.

которого из них так черный локоть

звучен? и разве угол тот громопо

добней тучи?

проиграно золото,

походка проста,

висячего холода

два темных моста.

еще не всех столетий тени

на холм старинный прилегли,

И ветер утренне-осенний

не тронул каменной земли,

а молния уже устала,

уже погасла по краям,

теперь всех ливней будет мало,

чтоб время выпрямилось там.

шаги то отдаляли цель, то прибли

жали ту полночь — по мере того,

как смысл убыстрялся.

лишь на один вопрос ответил — и то

с улыбкою ночной: ужели севернее

ветер, чем запад огненный иной?

немного уставала, была похожа здесь,

покуда этот вечер

не назовется весь.

а он все огненно-смиренней —

от фонарей уходит вглубь.

тогда улыбка краем тени

ее едва коснулась губ

деревья черные и воздух светло-белый,

ее шаги звучат все лиственно-нежней,

ни ночь, ни темнота сегодня не посмели

продлиться навсегда, чтобы остаться с ней;

и возле быть всегда, чтоб звездными углами

касаться юных лет и юного чела,

пока при свете спиц забывшееся пламя

в вязальной тишине не вздрогнет до бела;

чтоб временем ночным — сплошным и неподвижным

окутать и не знать отторгнутых секунд...

но слишком луч суров, отточен и неслышен —

которым эту прядь златую рассекут

ни осень, ни дожди не отделили окон

от завтрашней поры — где огненный предел,

где золото и свет в пропорции далекой очнутся

на крестах в подвластной высоте.

от непрошедших дней повеяло раздольем,

от неуставших звезд — прохладою ночной,

весь будущий октябрь, все лиственно-святое

уже отражены сверкающей водой.

— он — это я, зеркальный поединок

закончился вничью: не знает смерть свинца,

и черной тишины прозрачные седины

не видят ни себя, ни чейного лица.

так говорил вещун с повязанной рукою,

сверкала тишина сквозь хмурый монолог,

а дальний часовой над дальнею рекою

под утренним штыком трехгранно изнемог.

он — это я. его златую тайну

тебе не одолеть, осенняя толпа:

все эти сентябри сегодня неслучайно

закончатся во тьме, которая слепа.

но миг, что в этот день отсутствовал столь веско,

что даже на простор взглянули игроки, —

не холод ли то был с его оконным блеском,

с его прямым числом — иссиня-никаким?

вещун или игрок? — когда она взглянула,

ответ еще не стал безмолвно-кратким «да»,

сквозь толщу тишины и карточного гула

услышать его «нет», чтоб вздрогнуть навсегда.

пока ее краса вблизи безумно снится,

пока вдали река коверкается так,

зеркальное стекло его дуэльным лицам

готово вновь подать кроваво-краткий знак.

как стаи диких птиц, ты перелетно, время, —

как дальние края с их траурной каймой;

вот почему теперь отрывисто и немо

не можешь отсчитать шаги перед собой.

о, девичий огонь в ресницах охлажденных,

о, северная сталь томящихся штыков!

густеет тишина в своих зеркальных стонах,

не в силах разгадать: он нет или таков?

в ответном октябре оконно-неугасшем

все звуки и вся даль слились в один металл:

и темный циферблат, и каменная башня,

и позапрошлый миг, который отзвучал.

толпа уже слепа, цвет неба одинокий

сливается с ее последней полосой,

из утренних бойниц и из вечерних

окон один и тот же вид — безлиственно-босой

о, век ненынешний, ты в будущем иль в прошлом?

ушли ли небеса или еще придут?

здесь, в этом октябре сверкающем и рослом

пройди по золоту — волшебно-необут,

коснись старинных стен ветшающего храма,

пусть это будет явь, объявшая навек

и Снятого с креста зияющие раны,

и медленную глубь и ширь кровавых рек,

пусть это будет сталь с названием чугунным,

которою из дня выковывают ночь,

покуда фонарей желтеющие струны

не могут тишины кузнечной превозмочь...

все холодней воды дневные отраженья,

все медленнее тьма касается ее.

грохочут в чугуны обутые мгновенья,

ограда древняя нацелила копье

что это за число, забытое священно? —

как позапрошлый дождь, как позапрошлый сон.

оно ли в небесах, или они мгновенно

со всей своей листвой сентябрьствуют в нем?

нет сломанней дождя, чем сломанный сегодня.

нет вещее воды, чем та — перед грозой.

тот падающий сон, что хлещет так свободно —

просторнее, чем явь, чем смысл ее косой —

останься навсегда или надольше даже,

пускай исчезнет все — во всем его ничем,

небесное число за облачною стражей,

сверкни, как молния, грохочущим плечом!

всегда в сентябрьском дне,

она других не знает.

ее простая речь

то медленно быстра,

то, словно две листвы,

беззвучно догорает,

к их золоту прильнув,

как нежная сестра.

а сколько детских тайн

в ее шагах вечерних,

и сколько древних стен

вкруг каждой тишины! —

когда уносит их

фонарное теченье —

туда, где времена

собой унесены