* * * Розовый палисандр, Бархатная розетка. Фанни и Александр — Бабка моя и дедка. Время обнажено, Варево так клубится, Что не исключено: Сможешь, сможешь влюбиться. Снег идет к небесам. Ель озябла в охапке. Фанни и Александр — Дедки мои и бабки. Вертят веретено Голубь и голубица. Будет, будет дано — Сможешь, сможешь влюбиться. Буквицы в пол-лица, Строчные, прописные. Фанни и Александр — Это мои родные. Ну и еще одно, Звездчатая крупица… За тебя решено: Можешь, можешь влюбиться… * * * Вот минувшее делает знак и, как негородская пичуга, Так и щелкает, так и звенит мне над ухом среди тишины. Сердце бедное бьется — тик-так, тик-так, — ему снится Пицунда. Сердцу снится Пицунда накануне войны. Сердце бьется — за что ж извиняться? У, папы в спидоле помехи. Это знанье с изнанки — еще не изгнанье, заметь! И какие-то чехи, и какие-то танки. Полдень — это двенадцать. Можно многого не уметь. Но нечестно высовываться. Просто-таки незаконно. Слава Пьецух — редактор в «Дружбе народов», все сдвиги видны! Снова снится Пицунда, похожая на Макондо. Снова снится Пицунда накануне войны. Сердце бьется, оно одиноко — а что ты хотела? На проспекте Маркеса нет выхода в этом году. И мужчина и женщина — два беззащитные тела Улетели в Пицунду, чтоб выйти в Охотном ряду… Дважды была я на Пицунде: в августе 68-го и в августе 92-го. * * * На верхней полочке уже Не хочется тесниться. Но сколько говорят душе, Любовь, твои ресницы… Когда разучишь мой язык, Ты, ласковый отличник, Забудешь то, к чему привык, И станешь сам — язычник, Тогда смогу вздремнуть часок И вспомню про хворобу. Вот только выну волосок, Опять прилипший к нёбу. * * * Ты меня попрекаешь везучестью… Иногда мне ужасно везет! Вот и сделался чуть ли не участью Небольшой путевой эпизод. То рассеянно смотришь, то пристально И сидим, к голове голова… Наклонись ко мне — вот и истина. Остальное — чужие слова. Мои дни не похожи на праздники. Мои ночи свирепо-скупы. И пускай уж чужая напраслина Не найдет между нами тропы. Эти встречи от случая к случаю, Разлитые по телу лучи… Ради Бога, скажи, что я — лучшая. Ради Бога, скажи, не молчи. Таковы церемонии чайные, Не в Японии, так на Руси. Положение чрезвычайное. Если можешь — то просто спаси. Вот гитара на гвоздик повешена. Не туда, а сюда посмотри. Поцелуй меня — буду утешена Года на два. А то и на три. * * * Ну, люблю я смазливых блондинов! Что ты будешь делать со мною? И любви этой гордое знамя Так и реет над жизнью моей. Но блондины об этом не знают. Да откуда бы им догадаться? И я вынуждена объясняться, Приручая их по одному. А блондины любят блондинок, В крайнем случае — светлых шатенок. Получают мучное на завтрак И молочное — на обед. Так живут, постепенно вянут, Угасают мои любимцы, Даже соли на вкус не зная, Даже перца не разобрав. А такие как я — стремятся Протянуть им всегда руку дружбы, Приготовить мясное блюдо И зажечь интимное бра. Но блондины об этом не знают… Да откуда им догадаться? И я вынуждена объясняться, Приручая их по одному! * * * Ты просишь с тобой посекретничать? Приходишь средь ясного дня? Учти, я не буду кокетничать, Когда ты обнимешь меня. Ты думаешь, видно, — раз женщина, То женщину можно понять! А женщину нужно разжечь еще, Разжечь — и тихонько обнять. Имеют значенье условности, Но знак подают небеса. Ты видишь — твердят о готовности Мои голубые глаза. Мои золотистые, карие… Зеленых угодно ль душе? Вот тренькаю тут на гитаре я, А можно обняться уже… * * * О тебе ни строка не пропета пока. Не пропета еще, не пропета, Оттого что примерзла моя рука Там, у невского парапета. Я с тебя одного не спросила пока. С прочих, знаешь, как строго спрошу-то… Оттого что запуталась страшно рука Между стропами парашюта. И одною примерзшей своею рукой И другою, прикрученной туго, Я держу тебя крепко, мой дорогой, Как и надо держать друг друга. |
