Сэляви так сэляви!

Тель-Авив так Тель-Авив…

До свиданья, Женька!

Пой там хорошенько…

У прибоя на песке,

С разговорником в руке —

Молодой, не старый,

Ты сидишь с гитарой…

Там, на сахарных лугах,

На зеленых берегах —

Вспомнишь, бестолковый,

Климат наш суровый…

Сэляви так сэляви…

По любви так по любви…

По любви — по страсти?

Бог не даст пропасти.

Стою одна, с закушенной губой.

С довольно перекошенной судьбой,

Одна — меж «Перекопом» и «Форумом».

Согреюсь человеческой рекой,

Согреюсь на Мещанской, на Тверской.

Домой приду общипанным Колумбом.

Из молнии заплелся фитилек,

И занялся мой бедный флигелек —

Часовенка хотя б была пустая.

У молнии — невидимо путей.

Спасибо, что не тронула детей

Та молния кроваво-золотая.

Каких иносказаний наткала!

Поплакала и дальше побрела.

А он глядит с улыбкою бесстрастной.

Колотится об землю посошок.

Карабкается на руки стишок.

Доволен ли, что все вокруг пожег?

Ну что, генералиссимус прекрасный?

Что, прекрасный?

И все-таки: давай устроим проводы.

Меж нами и года, и города.

Пускай ты — проволока, я — иду по проволоке.

Над всей Землею эти провода.

«Проси его, проси — давай попробуем», —

Настойчивый какой-то шепоток.

Ты думал, я танцовщица на проволоке?

А я не женщина, я только ток.

Я только так, я только ток по проволоке.

Я самым зорким не видна глазам.

Твои малозначительные промахи

Задеть меня не могут — видишь сам.

И все-таки, чтоб не пропала пропадом

Живая человеческая нить —

Устрой мне проводы взорвавшимися пробками.

И, если хочешь, можешь дальше жить.

Чуть торопящиеся часы

Не тороплюсь торопить обратно.

Огни посадочной полосы

Все-таки видеть весьма приятно.

Вот так под вечер вернешься ты

Из самой-самой из всех Америк —

А он и выйдет из черноты —

Родной, расхристанный этот берег.

Да, он прекрасен, хотя и дик,

И может дикостью красоваться.

Но он всплывает, как Моби Дик,

И просит — больше не расставаться…

Я в пятнадцать была Жанна д’Арк.

Ну не Гретхен, по крайней-то мере.

…С другом детства иду в зоопарк —

Тут, в Америке, милые звери.

А жирафа отводит глаза,

А горилла состроила рожу.

Мы хохочем — иначе нельзя.

Нам и не о чем плакать, Сережа.

Мы как были — такие и есть.

Пачка писем обвязана ниткой.

Я — не новость откуда невесть,

Я давно тут стою, за калиткой.

А горилла тебе не гиббон.

Вот обнимет по случаю даты!

Ну, тогда и пойдет расслабон —

И ура, и да здравствуют Штаты!

Приходи, пожалуйста, пораньше,

Хоть бы и мело, и моросило.

Поведи меня в китайский ресторанчик —

Я хочу, чтоб все было красиво.

Полетим ни высоко ни низко

По дороге этой по недлинной.

Ничего, что тут не Сан-Франциско —

Я крылечко знаю на Неглинной.

Будь, смотри, с китайцами приветлив.

Я который день воображаю,

Что несут нам жареных креветок

В красном соусе, — я это обожаю.

Что китайцу стоит расстараться?

Пусть обслужит нас по полной форме.

Пусть покажется московский ресторанчик

Мне крупицей золотистых калифорний…

Понимаешь, я могу там разреветься.

Разведу ужасное болото.

Потому что знаю — раз креветки,

Раз креветки — стало быть, свобода!

…И приди, пожалуйста, пораньше,

Если в кои веки попросила.

Поведи меня в китайский ресторанчик.

Надо, чтобы все было красиво.

Так много сообщений собралось,

что в наши двадцать лет не поместилось.

И путешествие не сорвалось,

хотя сердцебиенье участилось.

Все песенки мои — себе, тебе ль,

там рифмы недурны и масса чувства.

Люби свою Америку теперь,

особенно свой Бостон, Массачусетс.

Люби свой дом и свой автомобиль,

звони в Израиль, там у нас родные.

Чти президента, юмор пересиль,

Езжай на океан на выходные.

Поищешь снимки. Было ведь мильон.

О, кажется судьба жалела пленку.

Один найдется, вставлю в медальон,

пришлю тебе. Сама явлюсь вдогонку.

Забудешь мой слезливый перекос,

А голос — нет. Едва ли. Неужели

Жизнь разломилась, будто абрикос?

но часть, где кость, пожалуй, потяжеле.

Образовалось как-то, утряслось.

Ты как бы есть и все лее как бы нету.

Так много сообщений собралось…

Пришли мне поцелуй

По Интернету,

По Интернету.

Нету.

Нету.

Да…