1833–1836 Таинственный голос Чей это странный голос внутри? Что за причина вечной печали? С первых шагов моих, с самой зари, Только я бросил места, где бежали Детские дни наших игр и баталий, Только уехал из лона семьи, Голос какой-то невнятный и странный Сопровождает везде, постоянно Мысли, шаги и поступки мои: «Путь твой особый. Ищи — и найдешь». Так он мне шепчет. Но я и доныне В розысках вечных и вечно в унынье. Где этот путь и на что он похож? Совести ль это нечистой упрек Мучит меня затаенно порою? Что же такого содеять я мог, Чтобы лишить мою совесть покоя? Ангел-хранитель ли это со мной? Демон ли мой искуситель незримый? Кто бы ты ни был — поведай, открой, Что за таинственный жребий такой В жизни готовится мне, роковой, Скрытый, великий и неотвратимый? 1836
Дяде Григолу Родину ты потерял по доносу, Сослан на север в далекий уезд. Где они — дедовской рощи откосы, Место гуляний, показа невест? Но и в изгнанье, далеко отсюда, Ты не забудешь родной толчеи. Парами толпы веселого люда Шли, оглашая аллеи твои. Жаль, что не видишь ты на расстоянье Нынешних наших девиц-щеголих. Как бы припомнил ты очарованье Сверстниц своих и избранниц былых! 1836 Ночь в Кабахи Люблю этих мест живописный простор. Найдется ли что-нибудь в мире волшебней, Чем луг под луною, когда из-за гребня Повеет прохладою ветер с Коджор? То плавно течет, то клокочет Кура, Изменчивая, как страсти порывы. Так было в тот вечер, когда молчаливо Сюда я зашел, как во все вечера. С нарядными девушками там и сям Толпа кавалеров веселых бродила. Луна догадалась, что в обществе дам Царит не она, а земные светила. И скрылась за тучи, оставшись в тени. «Ты б спел что-нибудь, — говорят домочадцы Любимцу семьи, одному из родни, — Любое, что хочешь. Не надо ломаться». И вот понемногу сдается певец. Становится, выпятив грудь, начинает, И кто не взволнуется, кто не растает От песни, смертельной для женских сердец? Тогда-то заметил я в белом одну, И вижу — она меня тоже узнала. И вот я теряюсь, и сердце упало, Я скован, без памяти я и в плену! Я раз ее видел в домашнем кругу. Теперь она ланью у тигра в берлоге Средь шумного общества стынет в тревоге, И я к ней, смутясь, подойти не могу. Вдруг взгляд ее мне удается поймать, И я подхожу к ней, волненья не пряча, И я говорю ей: «Какая удача! Я счастлив, что с вами встречаюсь опять». «Спасибо, — она говорит, — что хоть вы Меня не забыли. Теперь это мода». — «Ваш образ не могут изгладить ни годы, — Я ей возражаю, — ни ропот молвы». И вдруг ветерок колыхнул ей подол, И ножка тугая, как гроздь винограда, На миг обозначилась из-под наряда — И волнами сад предо мною пошел. И выплывший месяц, светясь сквозь хрусталь, Зажег на груди у нее ожерелье. Но девушку звали, и рядом шумели. Она убежала. Какая печаль! 1836 Раздумья на берегу Куры Иду, расстроясь, на берег реки Тоску развеять и уединиться. До слез люблю я эти уголки, Их тишину, раздолье без границы. Ложусь и слушаю, как не спеша Течет Кура, журча на перекатах. Она сейчас зеркально хороша, Вся в отблесках лазури синеватых. Свидетельница многих, многих лет, Что ты, Кура, бормочешь без ответа? И воплощеньем суеты сует Представилась мне жизнь в минуту эту. Наш бренный мир — худое решето, Которое хотят долить до края. Чего б ни достигали мы, никто Не удовлетворялся, умирая. Завоеватели чужих краев Не отвыкают от кровавых схваток. Они, и полвселенной поборов, Мечтают, как бы захватить остаток. Что им земля, когда, богатыри, Они землею завтра станут сами? Но и миролюбивые цари Полны раздумий и не спят ночами. Они стараются, чтоб их дела Хранило с благодарностью преданье, Хотя, когда наш мир сгорит дотла, Кто будет жить, чтоб помнить их деянья? Но мы сыны земли, и мы пришли На ней трудиться честно до кончины. И жалок тот, кто в памяти земли Уже при жизни станет мертвечиной. 1837 К чонгури Твои причитанья, чонгури, То вздох, то рыданье навзрыд. Твоей нелюдимой натуре Неведомы смех до упаду, Улыбка, безоблачность взгляда. Секрет их тебе не открыт. Безрадостно брови нахмуря, Ты вдаль загляделась с досадой. Твой звук о былом говорит. |
