Раб-Эфра замолчал, продолжая настойчиво смотреть княгине прямо в глаза, точно пытаясь завладеть ее сознанием, ожидая от нее каких-то слов, на которые он настраивал ее своими речами. А княгиня смотрела чуть в сторону, на многоцветные узорчатые окна, в которых играли солнечные лучи.

– Что ж ты замолчал? – спросила она, поворачивая голову к раб-Эфра. – Или тебе нечего сказать, кроме лести?

– Это не лесть, моя госпожа, – да не оставит тебя твоя мудрость до конца дней твоих! Это – правда. А говорить правду – все равно что дарить золото и драгоценные каменья: они в равной мере доставляют нам удовольствие и направляют наши мысли в ту сторону, где царит справедливость и согласие. Но иногда таким людям, как я, приходится – по воле своего господина – приносить другим людям неприятности… Да простит меня великодушно моя госпожа за это! Ты видишь, как трудно мне, подарив тебе золото и сверкающие каменья, отнимать их у тебя и вкладывать в твои руки зазубренное железо…

– Ничего, иногда железо полезнее золота и каменьев, – усмехнулась Ольга. – Я слушаю тебя, щедрый жидовин.

– Что ж, я приступаю к своим нелегким обязанностям, – склонил голову раб-Эфра и продолжил, но уже совсем другим голосом, в котором не было журчанья, а все согласные выступили наружу, точно камни в обмелевшем ручье: – Дошло до моего господина, великая княгиня, что ты рассылаешь людей в подвластные тебе области к повелителям других народов с приглашением их в Вышгород, не поставив об этом в известность моего господина, бен Хазара, – да пошлет ему всевышний крепкое здоровье! Ты не дала в прошлом году воев великому царю моему каганбеку Иосифу – да будет вечна его власть над своими рабами! Ты послала воев нечестивому цесарю ромеев Константину, – да будет проклято имя его во веки веков! Мой господин-наместник великого царя хазар Иосифа в Киеве спрашивает тебя, княгиня: что означают твои действия и как долго ты будешь противиться воле великого царя? – И с этими словами раб-Эфра снова уставился своими жгучими выпуклыми глазами на княгиню Ольгу.

«Однако, он на кого-то похож, – подумала княгиня, чувствуя, что опять начинает подпадать под влияние иудея. – Скорее всего… на жабу. Да-да, именно на жабу! – воскликнула мысленно княгиня Ольга, и почувствовала, что чары ослабли, перестают на нее действовать. – Жаба точно так же смотрит, выпучив глаза и почти не моргая. Ей бы только его баранью шевелюру…» – и губы ее чуть дрогнули в улыбке, заметив, как потемнели глаза иудея, и в них исчезли острые иглы света.

Но надо отвечать, и она заговорила тем голосом, каким умела говорить с врагами:

– Да будет тебе известно, а через тебя, презренный раб, твоему господину наместнику, что каждую весну наш народ празднует обновление природы, вступление в новую жизнь. Он молит своих богов дарованию милости земледельцам, выращивающим хлеб и всякую овощ, ремесленникам, изготовляющим нужные для народа предметы, купцам, везущим товары, производимые на нашей земле, и привозящие к нам товары иноземные. Что касается воев, то их у меня нет по-прежнему. Что до тех, которые пошли в страну ромеев, то пошли они туда своей охотой, потому что ромеи расплачиваются с ними за их ратные труды настоящим золотом, а не красивыми словесами, на которые ты, раб своего господина, так падок. Если у тебя нет других вопросов, ты можешь идти к своему господину и передать ему мои слова. Я не держу тебя.

– Благодарю тебя, великая княгиня, за оказанную мне честь… Да сверкает твоя красота еще многие годы! – согнулся в поясе раб-Эфра, а в его глазах и словах проскользнула все та же неуловимая усмешка, как будто он знал о самой княгине что-то такое, что давало ему право говорить таким образом. – Я передам своему господину твои слова. Хотя знаю, что они его не обрадуют. Надеюсь, мы еще встретимся.

И Аарон раб-Эфра стал пятиться к двери, кланяясь через каждые два шага.

Едва закрылась за ним дверь, в гостевой палате сгустилась напряженная тишина.

– Что думаете? – спросила княгиня, разрушив тишину, и требовательно глянула на воеводу Добрыню.

– Думаю, княгиня, что он приходил к тебе соглядатаем, – ответил тот не задумываясь.

Княгиня обратила взор на Исфендиара.

– Я согласен с воеводой, моя госпожа, – да продлится твоя мудрость на многие годы! – заговорил Исфендиар несколько нараспев, встав и приложив правую руку к левой части груди. – Этот иудей пытался выведать у тебя кое-что о твоем сыне и нашем князе Святославе, – да будет его путь прям и удачлив! Просто так наместник не послал бы этого иудея в Вышгород. Однако должен заметить, что на этот раз ты победила его, моя госпожа, в словесном поединке. Я велю своим людям в Киеве, – да будет на то твоя воля, моя госпожа, – выведать, что там происходит во всех подробностях. Да простит мне моя госпожа мое многословие, но главное, что заставило наместника послать к тебе своего слугу, заключается в следующем: наместник царя Хазарского и его люди настолько обнаглели, что не чтят ни людских законов, ни божеских, творя насилие и несправедливость по отношению к киевлянам. Так ведут себя завоеватели из страха перед покоренным народом, готовым восстать против своих поработителей. Особенно в этом преуспели наемники-хорезмийцы. Они отнимают у горожан все, что им понравится, хватают не только на улицах, но и в домах юных дев и молодых жен для своего услаждения, убивают мужей за косой взгляд, громкое слово, тем более за сопротивление беззаконию, ими же творимому. Так ведут себя крысы, почуяв гибель корабля во время шторма в открытом море: они пожирают себе подобных, чтобы принять смерть с набитым брюхом.

– Хорошо, почтенный Исфендиар, – произнесла княгиня Ольга. – Посылай в Киев своих людей. Пусть они удержат киевлян от преждевременного восстания. Ясно, что раб-Эфре известно о выходе князя Святослава из Невогорода. Но он не может знать, куда ведет свое войско наш повелитель.

– Да исполнятся все твои желания, великая княгиня, – склонился перед ней хорезмиец. – Да помутится разум и ослабеют руки твоих врагов. Да будет путь твоего сына прям и свободен!

Княгиня Ольга молча кивнула головой и сошла с возвышения. Тревога за своего сына вновь охватила ее душу. И она мысленно обратилась к всесильному греческому богу: «О всемилостивый и всемогущий Иисусе! Помоги моему сыну благополучно миновать все беды, которые готовят ему наши враги! Всели в его душу мудрость змеи и отвагу барса, идущего по следу лесного вепря. А я отмолю его грехи, вольные и невольные, и сделаю все, чтобы отвратить его от веры языческой и привести его к вере истинной. Аминь».

Киев, стольный град Южно-русского княжества, в несколько раз превосходит Вышгород по занимаемой территории, по количеству людей, в нем проживающих. Он тоже опоясан стеной из дубовых стволов, и стена эта тянется с холма на холм, а вместе с ней глубокий ров, через который перекинуты подъемные мосты. Здесь тоже с утра начинается кипение жизни, чтобы утихнуть с заходом солнца. И тоже звонят колокола церкви Святого Николая Угодника, построенной еще Аскольдом; и тянут свою заунывную песнь муэдзины, и так же поклонники Перуна кружатся в танце; лишь иудеи серыми тенями проскальзывают в синагогу, ничем не отличающуюся от обычного дома, разве что шестиконечной звездой царя Давида, укрепленной над входом.

Но сегодня на узких улицах города почти не видно людей: сегодня суббота, день общения иудеев с их богом, день тишины. Не звенят к заутрене колокола церкви Николая Чудотворца, не стучат молоты в кузнечном квартале. Лишь небольшие конные и пешие отряды хорезмийцев лениво передвигаются там и сям, иногда стуча древками копий о свои щиты. Встречные женщины кутаются в платки, пряча от них свои лица, девицы стараются не показываться из дому, а если нужда заставляет, то мажут лица сажей с бараньей кровью или вонючим дегтем, отпугивая тем самым охочих до молодых дев наемников. Но не всех удается отпугнуть – и девы пропадают, и молодые женщины. Иногда то здесь, то там вспыхивают потасовки между хорезмийцами и горожанами, но смельчаков хватают и казнят на рыночной площади, а их родственников продают в рабство.