Хейдьюк взял гаечный ключ подходящего размера и снова залез под трактор. Некоторое время он боролся с пробкой, наконец, ослабил ее и выпустил масло. Большая машина начала кровоточить; ее жизненные соки, пульсируя, вытекали из нее в пыль и песок. Когда все масло вытекло, он вставил пробку обратно. Зачем? Сила привычки — он думал, что меняет масло в своем джипе.

Хейдьюк вылез, перепачканный пылью, жиром, маслом, потирая ушибленную коленку.

— Черт, — сказал он, — я не знаю.

— Что опять?

— Правильно ли мы делаем эту работу? Вот чего я не знаю. Ну, приходит утром водитель, влазит в эту штуковину, пробует ее завести, — ничего не происходит. И первое, что он видит — все провода перерезаны, все топливопроводы перерезаны. Так что сыпать песок в карбюратор, сливать масло — бесполезно, пока они не заведут двигатель. Но когда они починят провода и топливопроводы, то начнут проверять и все остальное. Естественно, и уровень масла. И найдут песок. Потом увидят, что кто-то слил масло. Вот я и думаю, если мы действительно хотим делать это правильно, возможно, мы должны скрыть нашу работу. Я имею в виду, делать ее просто и продуманно.

— Но, Джордж, с минуту назад именно ты хотел поджечь все эти штуки.

— Ага. А теперь я думаю иначе.

— Слишком поздно. Мы уже приложили руку здесь, это заметно. Надо продолжать работать, как начали.

— Подумай-ка об этом минутку, Редкий. Они все появятся здесь приблизительно в то же время завтра утром. Все заводят свои машины — или пытаются их завести. Кто-то сразу заметит обрезанные провода. Я говорю, на тех машинах, где мы уже это сделали. Но глянь, на остальных, — если мы не тронем провода и топливопроводы, чтобы они завели двигатели, тогда песок и Karo будет действительно по делу. То-есть у них будет возможность сделать то, на что мы рассчитываем: разрушить двигатели. Что ты об этом думаешь?

Они склонились бок о бок над стальной гусеницей трактора, пристально вглядываясь друг в друга сквозь мягкий звездный свет.

— Я, пожалуй, хотел бы, чтоб мы все это сообразили раньше, — сказал Смит. У нас ведь не вся ночь впереди.

— Почему — не вся ночь?

— Потому что, я считаю, под утро мы должны быть за пятьдесят миль отсюда. Вот почему.

— Только не я, — сказал Хейдьюк. — Я собираюсь болтаться рядом и посмотреть, что будет. Хочу получить это чертово личное удовлетворение.

Сверху, от скрепера послышалось уханье совы. — Что там у вас такое? — спросила Бонни. — Вы что думаете, это вам пикник или что?

— Ладно, — сказал Смит, — давай сделаем это просто. Давай отложим пока что кусачки и поработаем только над топливом и маслопроводами. Бог знает, сколько тут песка вокруг. Вполне достаточно. Десять тысяч квадратных миль песка, пожалуй, будет. Договорились.

Они продолжили, на этот раз быстро и методично, переходя от машины к машине, засыпая песок в карбюраторы и во все отверстия, ведущие к движущимся деталям. Когда исчерпался весь сироп Karo, они стали сыпать песок в топливные баки в качестве дополнительной меры.

Всю ночь напролет Хейдьюк и Смит продвигались к концу ряда машин. Время от времени то один, то другой, освобождали Бонни с караульного поста, чтобы она могла принять участие в полевой работе. Работа в команде — вот что сделало Америку великой страной: работа в команде и инициатива, вот что сделало ее тем, чем она является сегодня. Они работали над Катерпиллерами, они работали на скреперах, они обработали воздушные компрессоры Schramm, катки Hyster, погрузчики Massey, гусеничные буровые установки Joy Ram, колесные погрузчики Dart D-600, не пропустили ни одного экскаватора John Deer 690-A, и это было, пожалуй, все на эту ночь; этого было, пожалуй, достаточно; старик Moррисон-Kнудсен имел массу оборудования, но кто-то должен же был отвечать за головные боли, которые начнутся утром, когда взойдет солнце, и двигатели будут включены, и все те мельчайшие частицы песка, коррозионные как распыленный наждак, начнут давать выход мести земли на стенках цилиндров разрушителей пустыни.

Когда они достигли конечной точки участка выемки-насыпи, высоко на складчатом склоне напротив Ком Уош, и тщательно забили песком последнюю из строительных машин, они уселись на можжевеловом бревне, чтобы отдохнуть. Смит, ориентируясь по звездам, определил, что было около 2 часов утра. Хейдьюк считал, что было всего только 11:30. Он хотел пройти вслед за геодезистами и вырвать все вешки, колышки и флажки, которые, как он знал, ждали там, впереди, в темноте, дальше, в еще наполовину девственной, почти нетронутой местности. Но у Aббцуг появилась идея получше: вместо того, чтобы разрушать разметку, выполненную геодезистами, предложила она, почему бы не переместить ее таким образом, чтобы увести дорогу направо большой петлей к отправной точке? Или привести ее к краю, скажем, Мьюли Пойнт, где подрядчики столкнутся с вертикальным обрывом высотой в двенадцать сотен футов к излучинам реки Сан-Хуан.

— Не будем подавать им никаких новых идей, — сказал Хейдьюк. — Они только захотят построить еще один проклятый мост.

— Их геодезическая разметка тянется на запад на двадцать миль, — сказал Смит. Он был против обоих планов.

— Так что мы делаем? — спрашивает Бонни.

— Я б хотел бы залезть в спальник, — говорит Смит. — Немного поспать.

— Мне самой нравится эта идея.

— Но ночь же еще только началась, — замечает Хейдьюк.

— Джордж, — говорит Смит, — мы не можем сделать все за одну ночь. Нам надо забрать Дока, вернуться к пикапу и дать деру. Мы не хотим быть утром где-нибудь тут поблизости.

— Они ничего не смогут доказать.

— То же самое говорил и Славный Парень Флойд. То же говорил и Нельсон, и Джон Диллинджер и Бутч Кэссиди, и еще один парень, как там его звали —?

— Иисус, — рычит Хейдьюк.

— Вот-вот, Иисус Христос. Они все говорили то же самое, и — гляди, что с ними со всеми сталось. Распяты.

— Это — наша первая большая ночь, — сказал Хейдьюк. — Мы должны сделать как можно больше. Вряд ли когда-нибудь еще нам случится такая же легкая работа. В следующий раз у них всюду будут замки. Возможно, и капканы. И вооруженные охранники с коротковолновыми радио, с собаками.

Бедный Хейдьюк: выиграл все споры, но проиграл свою бессмертную душу. Он вынужден был уступить.

Они прошли назад тем же путем, которым пришли, мимо безмолвных, кастрированных, напичканных лекарствами машин. Этих обреченных железных динозавров, терпеливо пережидающих остаток ночи, пока наступит безответственное розовоперстое утро и принесет развязку. Агония колец цилиндра, смятых распухшим поршнем, в глазах deus ex mashina — бога машин может оказаться подобной другим содомским преступлениям против природы; кто скажет?

Крик совы раздался откуда-то, как им показалось, очень издалека, с востока, из угольной черноты расщелины, пробитой динамитом. Один короткий и один длинный, пауза, и снова: один короткий, один длинный. Тревожный крик — предупреждение.

— Док за работой, — сказал Смит. — Это Док разговаривает с нами.

Мужчины и девушка замерли в темноте, прислушиваясь изо всех сил, пытаясь увидеть хоть что-нибудь. Тревожный сигнал повторился — еще и еще раз. Одинокая ушастая сова, говорящая в ночи.

Замерли, слушают. Нервные сверчки трещат в сухой траве под тополями. Голуби зашевелились в кустах.

Они услышали слабое, но нарастающее гудение мотора. Потом увидели за ущельем колеблющиеся лучи фар. Появилась какая-то машина — два сверкающих глаза — скрежещущая вниз по склону на низких передачах.