Голос по рации:

— Предупреждаем, что Федеральная Комиссия по вопросам связи ведет мониторинг всех радиопередач, и что злоупотребление полицейской радиосвязью или брань является государственным правонарушением.

— К черту Федеральную Комиссию по вопросам связи. К черту всех копов Флегстафа. Плевал я на вас с высокой каланчи.

Ухмыляясь в темноте, бесшумно пролетая по почти пустым в этот час улицам, он ожидал ответа. Ответа не последовало. Тогда он сообразил, что все еще сжимает в руке микрофон, нажав на кнопку трансмиттера, и что при этом он перекрывает весь канал. Он бросил микрофон и сосредоточился на дороге. Радиосвязь возобновилась — устойчивый поток спокойных, уверенных, жестких мужских голосов. Вот что я тебе скажу, подумал он, поедем-ка мы к железной дороге. Она всего в квартале отсюда. Сирены позади, крушение впереди.

На железнодорожном пересечении замигали красные огоньки. Предостерегающе прозвучал сигнал колокола. Приближается поезд. Впереди уже повисли деревянные рейки шлагбаума. Он проскочил под первой и вжал до отказа тормоза, намертво остановив машину как раз посредине колеи. Он поглядел в обе стороны и увидел сквозь ревущую темноту сверкающий свет приближающего локомотива, почувствовал гром стальных колес, услышал пронзительный гудок дизеля. В ту же секунду он услышал завывание полицейских сирен, менее чем в двух кварталах за собой увидел летящие на него синие проблесковые огни.

Хейдьюк выскочил из машины Холла в самом центре железнодорожного пересечения. При этом, однако, он успел прихватить с собой ружье, шлем и фонарь с шестью батарейками. Поспешно ретируясь с места своего преступления, с полными руками и сердцем, отчаянно бьющимся от радости, он услышал — сквозь визг тормозов, рев сирен — один цельный, мощный металлический удар, продолжительный, глубоко удовлетворяющий.

Он глянул через плечо. Ведущий локомотив с тремя дополнительными блоками питания, скрежеща тормозами, подгоняемый инерцией 125 товарных вагонов, катился по рельсам, толкая своим железным носом труп патрульной машины, дробя железо о сталь, взметая снопы искр. Машина перевернулась, бак с горючим проломился, взорвавшись шафрановым и синим пламенем, — скользящий костер, осветивший по пути ряд товарных вагонов на запасном пути, задний фасад отеля «Монтесума» (комнаты на 2 доллара дороже), несколько телеграфных столбов, рекламный щит («Добро пожаловать во Флегстаф — сердце прекрасного Севера!») и покинутую, всеми забытую, антикварную водонапорную башню Атчисона, Топека и Санта Фе, Депо Флегстафа.

Сжимая свои трофеи, Хейдьюк пробежал по чернильно-темным аллеям, обходя железо, закон, полицейские машины, пронзительно визжащие по городу, как сумасшедшие шершни. Оказавшись в безопасности своего джипа, он благополучно покинул город и поехал в бархатную темноту, никем не пойманный, нетронутый.

Он спокойно спал в эту ночь под сенью сосновой рощи у кратера Заката, в двадцати милях к северо-востоку, в своем затасканном, широком спальном мешке на гусином пуху, легком, как перышко, теплом, как материнское лоно. Под бриллиантовым сиянием Ориона, приглушенным мерцанием Семи Сестер, едва заметными следами падающих звезд, светящимися блеклым пламенем. Какая безмятежность во всем. Удовлетворение от хорошо выполненной работы. Он стал мечтать о доме, где бы он ни был. О шелковистых бедрах, куда бы они ни завели. О дереве, зеленее, чем мысль, в каньоне, красном, как железо.

Поднявшись до восхода, в серебристо-голубых сумерках, он приготовил себе кофе на своей крошечной плитке Примус. «Химикаты! Химикаты! Мне нужны химикаты!» проскандировал он утреннюю мантру Хейдьюка. Сквозь одинокие сосны он увидел, как диск плазменного водорода, слишком яркий для человеческого взгляда, внезапно поднялся над морщинистыми кряжами Красочной пустыни. Прохладная мелодия флейты приплыла ниоткуда — запел пестрый американский дрозд.

В дорогу, Джордж. На север. Он наполнил бак на своей любимой автозаправке у торгового центра Святой горы, подписал петиции («Спасем Черную гору!» «Прекратить разработки карьеров!») и купил новые наклейки на бампер, налепив их поверх облюбованных прежним владельцем, гласивших: «Доброго вам дня! Чмок!»

Он катился вниз, со Святой горы в розовый рассвет, в бассейн Малой Колорадо, в пастельно-розовые, шоколадно-коричневые, темно-желтые тона Красочной пустыни. Земля окаменелых лесов. Земля индейцев, страдающих глаукомой. Земля тканей ручной работы, выкрашенных растительными красками, серебряных поясов и перегруженной системы социального обеспечения. Земля исчезнувших динозавров. Земля современных динозавров. Земля опор ЛЭП, шагающих сомкнутым жестким строем через равнинные пески пустыни, как 120-футовые космические чудовища.

Хейдьюк нахмурился, открывая первый пакет с шестью банками пива (полтора — до Лиз Ферри). Он не помнит, чтобы этих опор было так много. Они широко шагают на горизонте во всем своем великолепии, схваченные воедино петлями блестящих высоковольтных проводов, заряженных энергией плотины Глен Каньона, Навахо ГЭС, электростанций Фор Корнерз и Шипрок, направляемой на юг, в бурно развивающиеся Калифорнию и Юго-Запад. Прославленные, богатые города, питающиеся за счет беззащитных внутренних районов.

Вышвырнув пустую банку за окно, Хейдьюк мчался дальше на север, через страну индейцев. Знакомая земля, перечеркнутая новыми линиями электропередач, небо, задыхающееся от дыма электростанций, горы, ободранные карьерами, обширные пастбища, обгрызенные до смерти, развеваемые ветрами. Трущобные селения с домишками из шлакоблоков и хижинами из оберточной бумаги выстраиваются вдоль магистрали — племя размножается, плодовитое, как микробы: в 1890 году их было 9500, нынче — 125 000. Изобилие! Процветание! Сладостное вино и самоубийство, о вас наши песни.

Главная-то беда с этими индейцами, размышлял Хейдьюк, заключается в том, что они ничуть не лучше всех нас. Главная беда — что они так же глупы, жадны, трусливы и скучны, как и мы, белые.

За этими размышлениями он открыл вторую банку пива. В поле зрения появился торговый центр Серой горы; усталые индейцы отдыхали у солнечной стороны стены. Женщина в традиционной вельветовой блузе присела на корточки рядом с мужчинами, задрала свою длинную, широкую юбку, чтобы пописать в пыль. Женщина ухмыляется, мужчины хохочут.

Приблизилось Устье Большого Каньона.

Поток транспорта мешал его нетерпеливому продвижению вперед. Прямо перед ним крошечная леди с голубыми волосами пялится через баранку на дорогу, — голова ее почти на уровне приборной панели. Она-то что тут делает? Рядом с нею — маленький старичок. Номерные знаки штата Индиана на их стареньком автомобиле. Мама с папой выехали на экскурсию по стране. Едут благоразумно и безопасно, со скоростью 45 миль в час. Хейдьюк ворчит. Давай, леди, двигай, или убирайся к черту с дороги. Господи, диву даешься, как они умудрились вообще вытолкать эту штуку из гаража и повернуть носом на запад.

Через две мили — Торговый центр Устье. Остановившись там за пивом, он подслушал, как менеджер секретничал с клерком, показывая ему индейское одеяло ручной работы:

— Дал за него сорок долларов. Эта скво собиралась в Синг, и ей срочно нужны были деньги; мы его продадим за двести пятьдесят.

Дорога впереди все еще ныряла, опускаясь в долину Малой Колорадо и Красочную пустыню. С семи тысяч футов на перевале до трех тысяч — у реки. Он взглянул на альтиметр, установленный на щитке. Инструмент говорил то же самое. Здесь поворот на Южный Кряж, Большой Каньон. Даже сейчас, в Мае, машин с туристами казалось очень много: непрерывный поток стали, стекла, пластмассы и алюминия, вытекающий из устья. Большинство из них сворачивало на юг, к Флегстафу, но некоторые ехали в обратную сторону, на север — к Юте и Колорадо.