Само собой разумеется, что красивый звук не должен быть самоцелью: он призван оттенять слово, фразу, драматическую взаимосвязь. Уже Пьер Франческо Този в своем легендарном трактате "Размышления о певцах древних и современных" подчеркивал, что певец

отличается от инструменталиста именно даром слова. "При условии наличия хорошего голоса великое пение возникает лишь тогда, - писал Эрнест Ньюман после премьеры "Травиаты" с Розой Понсель в главной роли, - когда разум певца взаимодействует с внутренним смыслом музыки". Этот смысл выражается в слове как в вербальном носителе музыкальной мысли. Однако несомненно, что чем тоньше и осознаннее это взаимодействие, тем болшую опасность оно представляет для певческой техники, в частности, для качества звучания. Идеальный звук возникает лишь в том случае, если воздух, который вдохнули медленно, мягко и глубоко, равномерным потоком достигает голосовых связок, сообщает

им колебание без щелчка клапана голосовой щели и образованный таким образом звук словно бы равномерно обрезается без дополнительного толчка дыхания. Любое чувство, любой признак волнения, любая акцентация, корок, любая попытка передать "эмоцию" влияет на чистоту звука или изменяет его.

Иегуди Менухин кратко и точи сформулировал эту несовместимость техники и выразительности: "Интерпретация -злейший враг техники". Исполнителей, столь близко подошедших к техническому совершенству как скрипач Яша Хейфец, пианист Йозеф Хофманн, молодой Владимир Горовиц или сопрано Нелли Мельба, постоянно очиняют в отсутствии живых чувств или даже в бездушии, так у них почти не заметно усилия выразить ту или иную эмоцию; тогда им приписывают беспечность в исполнении, как если бы эта легкость, возникающая только тогда, когда преодолены во технические трудности, не была высшим критерием мастерства. Идеальное звучание и техническое совершенство - не внешние атрибуты пения, а важная цель, что лучше всего подтверждает пример Верди, восторгавшегося блестящей певицей Целиной Патти как совершенной актрисой.

Для Марии Каллас это совершенство было недостижимо. В ее пении стремление к драматическому эффекту изначально ощущалось как усилие, и это отражалось на технике в той ее части, которая касалась собственно постановки голоса. Разные критики указывали на особенности звучания ее

голоса, в частности, на то, что ее сопрано быта не до конца выровненным, неправильно "смешанным". Оно казалось составленным из трех голосов и, таким образом, не соответствовало сегодняшнему идеалу "однорегистровости" с плавными переходами из нижнего регистра в верхний. Вальтер Легге, с 1953 года являвшийся продюсером всех наиболее значительных студийных записей певицы, так описал особенности ее голоса: "Каллас обладала тем, без чего невозможна

головаружительная карьера, - моментально узнаваемым, только ей одной свойственным тембром. Это был дивный голос, диапазон которого в лучшие ее годы охватывал около трех октав, хоть на высоких нотах он временами звучал неуверенно; кроме того, при попытке записать "Mon coeur s'ouvre a ta voix" Далилы мы обнаружили, что низкие пассажи

требовали больше звучности, чем она могла из себя извлечь. Природное качество голоса было роскошно, техническое мастерство феноменально. Каллас обладала, по сути, тремя разными голосами и могла наделять их какими угодно эмоциональными оттенками. Один из этих голосов -

высокое колоратурное сопрано, объемное, великолепное (и глухое, когда она того хотела), на удивление гибкое. Даже при сложнейших фиоритурах она не испытывала в этой части своего голоса ни одной технической или музыкальной трудности, которую не могла бы разрешить с изумительной,

непринужденной легкостью. Ее хроматические пассажи, особенно нисходящие, обладали чудной плавностью, стаккато она пела с почти безукоризненной уверенностью даже при очень маленьких интервалах. Во всех произведениях XIX века, написанных для высокого сопрано, едва ли найдется хотя бы один такт, который бы потребовал от нее серьезного напряжения сил, хотя на длящихся высоких нотах она иногда соскальзывала вверх и чересчур высоко интонировала в тех местах, где

требовалась атака con forza — с силой.

Ее средний регистр был, в общем-то, глухо окрашен. В этом положении она могла наиболее плавно

петь легато и добивалась наибольшей выразительности. Здесь она развивала своеобразное и абсолютно индивидуальное звучание: возникало впечатление, что она поет в бутылку. Я полагаю, что это было связано с необычным строением ее верхнего неба: оно имело форму готической арки, а не романской, как это обычно бывает. Грудная клетка у нее была сильно вытянута в длину по сравнению с другими женщинами ее роста; это обстоятельство вкупе с хорошо развитыми межреберными мышцами обеспечивало ей редкую способность выпевать длинные фразы на одном

дыхании без видимых затруднений. Грудным голосом она пользовалась в основном ради драматического эффекта и при помощи его могла петь более высоко, чем другие певицы со сходным диапазоном, если ей казалось, что того требуют текст или ситуация. К несчастью, объединить три практически несовместимых голоса ей удавалось только при быстром музыкальном темпе, особенно в нисходящих пассажах, однако где-то до 1960 года ей удавалось ловко скрывать эти слышимые переходы".

Можно продолжить вивисекторские замечания Вальтера Легге. Когда Каллас, по его выражению, "пела в бутылку", ее голос принимал гортанную окраску; чаще всего это происходило при переходе из низкого регистра в средний, на нотах соль и ля. Своеобразен был и переход из среднего в верхний регистр на нотах фа и соль. На самых верхних нотах, ре и ми и особенно ми бемоль третьей октавы, - ими часто завершались кабалетты в операх Верди и Доницетти, - ей не всегда удавалось сохранить устойчивость звука: в него закрадывалось то, что англосаксы называют wobble, - своего рода "шаткость". Обший диапазон голоса простирался от фа-диез малой октавы до ми третьей октавы и даже до фа, которое она пела в партии Армиды в опере Россини.

Вернемся к оценке ее голоса Родольфо Челлетти. Как и Туллио Серафин, критик считал его звучание и тембр некрасивыми, однако придерживался точки зрения, что "значительной долей своего

воздействия ее голос обязан именно нехватке шелка и атласа". Один блестящий знаток пения писал об этом странном и эстетически амбивалентном феномене так: "Она обладает поразительной

способностью петь партии как сопрано, так и альта. Думается мне, что голос ее по сути своей - меццо-сопрано, и композитор, пишущий для нее, должен был бы использовать прежде всего средний регистр, но... не отказываться и от тех нот, которые лежат на периферии этого богатейшего голоса. Многие из них не только красивы сами по себе, но и способны порождать особого рода резонанс и магнетическую вибрацию, оказывающие непосредственное и даже гипнотическое воздействие на

души слушателей благодаря подобному соединению необъяснимых физических феноменов...

Голос вылит из неоднородного металла. Основополагающее разнообразие звучания, производимого одним-единственным голосом, обеспечивало необыкновенное богатство музыкальных

выразительных средств....Многие выдающиеся певцы старой школы способствовали тому, чтобы очевидный дефект мог стать источником бесконечной красоты....История искусства заставляет нас предположить, что секрет выразительного пения кроется не в безупречно чистом, серебристом, идеально звучащем на любой ноте своего диапазона голосе. Голос, тембр которого не меняется, не способен породить того словно бы дымкой подернутого звучания, которое сталь трогательно и в то

же время кажется таким естественным в момент сильного переживания или бешеного гнева".