Затем иммиграционный работник посмотрел в свой справочник, откуда узнал, что в 1974 году императора Хайле Селассие низложили и власть перешла к хунте Дерг. Но Монро конечно же был готов к такому повороту. Он рассказал, что Дерг начала преследование всех связанных с режимом Хайле, начиная с дяди – военного министра. Те же, кто был в кровном родстве с кланом Селассие, мог в любую минуту угодить в тюрьму или его могли привязать к пальме и расстрелять. Дело происходило в середине восьмидесятых, когда в политическом убежище отказывали только ленивым. А Монро ленивым не был, в нем текла королевская кровь. Он выучил, за что один дядя преследовал другого, и как он оказался на стороне прогрессивного дяди, и как затем Дерг расправлялась с обоими дядьями. Получив политическое убежище, Монро открыл автомастерскую и начисто забыл козни эфиопского двора и опричников из Дерга.

Эфиопия в Восточной Африке, а Сенегал – в Западной. Сенегалец Мама-ду устроился к Монро работать автомехаником. Он тоже подал на политическое убежище. Будучи обделен королевскими генами, Мама-ду не знал о своей стране ничего. Ни какой там строй, ни кто против кого, ни кому принадлежат дворцы и банки. Он не имел ни малейшего понятия о том, какие могли быть чаяния у простого сенегальца и за что нужно бороться. При этом он здорово чинил самые сложные машины. Мама-ду не мог мне толком объяснить, как он попал в Америку. Сказал, что сел на корабль, долго плыл и наконец приплыл в Америку. В какой порт он приплыл, сказать Мама-ду не мог. Я подвел его к карте мира, занимающей одну из стен в конференц-зале. Показал ему Сенегал, затем Америку. Если плыть через Атлантический океан, портов по дороге нет, и весь путь займет не более недели.

– Сколько дней ты плыл в Америку? – спросил я Мама-ду.

– Наверное, три месяца, – ответил он.

– Ну как же ты мог находиться в пути три месяца? Посмотри – вот Африка, вот Америка. Расстояние не такое уж большое. Вы куда-нибудь заходили по дороге?

– Нет. Не помню.

А там, где ты высадился на берег, было тепло?

– Тепло.

– В каком месяце ты высадился? Или в каком отчалил?

– Не помню.

– А как ты высадился?

– Мой приятель Законде сказал, чтобы я вылезал из трюма. Я вылез. Ночью на лодке Законде отвез меня на берег.

– А какие деревья ты увидел на берегу?

– Пальмы.

– А что в трюме было?

Это я спросил не просто из любопытства. Может, Мама-ду был замешан в контрабанде чем-то нехорошим, хотя в таком случае вряд ли бы он мне сказал правду.

– Бананы. Я их ел во время путешествия. Ночью я иногда выходил на палубу подышать свежим воздухом. Законде приходил ко мне и говорил, что все спят и можно выйти. Он приносил мне продукты с кухни.

Итак, банановоз доставил Мама-ду в Майами, где он сошел на берег. Затем Мама-ду каким-то образом попал в Нью-Йорк. По-английски Мама-ду почти не говорил, изъяснялся на диком французском, который я, признаюсь, не понимал, либо на каком-то сенегальском диалекте. Я попросил Мама-ду прийти с кем-нибудь, кто смог бы перевести ему мои инструкции. Он пришел с джентльменом средних лет, в очках в золотой оправе. Звали джентльмена Мохамммед Диоп. Мистер Диоп работал в ООН и подрабатывал переводом с различных африканских диалектов. Оказалось, он прекрасно разбирается в политической ситуации Сенегала, как, впрочем, и любой другой африканской страны. Он быстро набросал мне план легенды. В следующий визит он принес мне потрясающей красоты документы, среди которых был ордер на арест Мама-ду и ордер на обыск его квартиры. Никогда ничего подобного на Брайтоне не изготовляли. Куда нашим цидулям до африканских золотых печатей, разноцветных блямб, шелковых тесемок и прочей канцелярской атрибутики! За новую историю своей жизни Мама-ду отвалил Мохаммеду Диопу тысячу долларов. И еще тысячу Диоп получил за сопровождение нас на интервью в роли переводчика. Нет и не было в русскоязычной общине такого переводчика! Мама-ду мог нести на своем диком наречии все что угодно – переводил-то все равно многоопытный Диоп. А кто его мог проверить? Кто в Иммиграционной службе знает диалект малеке?

Конечно, Мама-ду дали политичское убежище, и, я считаю, это был справедливый результат. Когда некая русская женщина Клава, выдавая себя за еврейку, не получила статуса беженки, это тоже был справедливый результат. На вопрос, почему ее избили антисемиты на улице, Клава ответила, что они признали в ней еврейку.

– А как это они так умудрились? – спросил иммиграционный работник.

– Так на мне ж магендовид был, – не растерялась Клава.

– Значит, на Ханукку, в декабре, когда в Москве морозы и люди кутаются в шубы, вы этот магендовид, наверное, поверх шубы повесили, чтобы всем лучше было разглядеть? – еще больше не растерялся иммиграционный работник.

И отказал. Справедливо? Справедливо!

Негры родятся не только в Африке. Джастин, например, родился в одном городе со мной – в Харькове. Отец Джастина родом из Ганы. В Харькове он получил диплом врача и женился на украинке Тане. Как верная жена, Таня последовала за мужем с годовалым Джастином в Африку. Таня рассказывала, как плохо с ней обращались в Гане родственники мужа:

– Гораздо хуже, чем мои родственники обращались с ним в Харькове.

С большими трудами Тане удалось вернуться с Джастином в Украину, где они и прожили следующие пятнадцать лет. Джастин ходил в харьковскую школу, а Таня работала медсестрой. Когда Джастину стукнуло шестнадцать, Таня поняла, что в Харькове он либо сопьется, либо угодит в тюрьму. Джастин вырос необыкновенно красивым – почти европейские черты лица при шоколадной коже. Он пользовался большим успехом у девушек, а в юном возрасте это развращает. Каким-то образом Тане удалось получить американскую визу для себя и Джастина. За полгода в Нью-Йорке Джастин заговорил по-английски так, будто он родился в Америке. Почувствовав себя главой семьи, он начал серьезно учиться и вообще полностью преобразился – стал образцовым молодым человеком. Большинство подростков, попав в Америку, портятся. Джастину Штаты пошли на пользу. Одиннадцатый класс он закончил лучше всех в классе. В школе осталось учиться один год, и Джастин начал получать предложения от лучших американских колледжей. Все университеты Лиги плюща предложили ему стипендии, только выбирай. Негр, который хорошо учится, в Америке ценится на вес золота. Двуязычный отличник Джастин тянул на платину. Он выбрал Гарвард.

Заполняя анкеты для поступления, Джастин впервые осознал, что он в стране нелегально. В школе у него никогда ни о чем не спрашивали, мать работала за наличные, проблем со статусом просто не возникало. И вдруг блестящее будущее Джастина оказалось под вопросом. Выход был один – просить политическое убежище в Соединенных Штатах.

Я долго мучал Джастина вопросами о том, как его преследовали в Харькове. Из его ответов я понял, что в шестидесятые и семидесятые годы евреи были в гораздо худшем положении в Советском Союзе, чем негры в восьмидесятые. Ну, может, кто-то когда-то и сказал что-то плохое в адрес Джастина. Он сам был удивлен тем, что его «черножопым» назвали только один раз, а вот грузин, армян и прочих нацменов так обзывали в его присутствии много раз. Я спросил, занижали ли ему учителя отметки из-за цвета его кожи. Джастин ответил отрицательно. Я спросил, хочет ли он обратно в Харьков.

– Ни в коем случае! – ответил Джастин.

– Почему?

– Потому что там для меня нет будущего. Я перерос Харьков. Мне не интересны отношения с друзьями, не интересна учеба, не интересен досуг в Харькове. Но я не подвергался дискриминации. Скорее, ей подвергалась моя мать за то, что когда-то вышла замуж за негра. И то – разве можно назвать дискриминацией сплетни соседок? А остальным на прошлое замужество мамы было наплевать. Как и моим друзьям было наплевать на мой цвет кожи. Ну, для новых знакомых я некоторое время казался экзотикой, но через короткое время ко мне привыкали. Наверное, язык и манера поведения более важны, чем цвет кожи.