– Прости, малыш, – сказал Макрон, помогая Катону подняться. – Мне надо было хоть как-то тебя заткнуть. Ничего плохого я не хотел. Ты в порядке?

– Н-нет! – задыхаясь, ответил Катон. – Меня мутит.

– Проблюешься потом, а сейчас есть занятие и получше. Иди-ка сюда.

Центурион буквально впихнул юношу в небольшую каморку, освещенную одной-единственной лампой. Две девицы, сидевшие на убогого вида постели, завидев Макрона, расплылись в улыбках.

– Катон, это Броанн и Денеб. Поздоровайся с ними.

– Привет, красавицы, – промямлил Катон. – Кто они? Ты их знаешь?

– Сказать по правде, не очень-то хорошо. Только что познакомился. Но так уж вышло, что сейчас эти девушки совершенно свободны. Броанн моя. А ты получаешь Денеб. Наслаждайся.

Макрон подошел к Броанн, чью профессиональную обольстительную улыбку несколько портило отсутствие передних зубов. Подмигнув юноше, центурион скрылся с избранницей за потрепанной занавеской.

Оптион повернулся к Денеб. Лицо у той было столь густо размалевано, что ее возраст так бы и оставался загадкой, если бы морщинки, проступавшие в уголках рта, не позволяли с уверенностью предположить, что она по меньшей мере вдвое старше своего нынешнего клиента. Красавица взяла юношу за руки и потянула к себе. Когда колени Катона смяли тюфяк между ее призывно раздвинутыми ногами, Денеб расстегнула по всей длине свое шелковое одеяние, обнажив большие плоские груди с темно-коричневыми сосками и поросший редкими волосами лобок. Катон, замешкавшись, смущенно оглядел все это богатство. Денеб игриво поманила его пальчиком, но когда молодой римлянин склонился к пурпурным, щедро накрашенным чем-то липким губам, хмель наконец взял над ним верх – и он без чувств повалился пластом на распростертое женское тело.

«А он постарел и выглядит очень усталым», – подумал Веспасиан, наблюдая, как генерал Плавт прикладывает перстень-печатку к документам, которые один за одним подавал ему штабной писарь. Резкий запах горячего воска неприятно пощипывал ноздри, и легат чуть откинулся в кресле. В том, что командующий пригласил его к себе в столь поздний час глухой зимней ночью, не было ничего необычного. Если для других армий мира зима выливалась в томительное безделье, влекущее за собой неизбежное разложение, то римские легионы круглогодично поддерживались в постоянной боеготовности, львиную часть свободного времени посвящая учениям и тренировкам. Командиры даже на отдыхе строго следили за тем, чтобы их подчиненные не раздобрели к весне, дабы войска после распутицы могли незамедлительно приступить к возобновлению боевых операций.

Прошлый военный сезон завершился удачно. Легионы Плавта высадились на вражеском берегу, с боями форсировали Мидуэй и Тамесис и захватили Камулодунум, столицу катувеллаунов – народа, поднявшего многие местные племена на борьбу против вторгшихся в их страну римлян. Несмотря на несомненный военный талант Каратака – вождя, возглавившего эту борьбу, легионеры в двух жестоких сражениях нанесли бриттам сокрушительное поражение. Правда, победа была неполной, поскольку сам Каратак спасся, бежал и теперь собирал новое ополчение, намереваясь и дальше препятствовать притязаниям Рима установить в Британии свою власть.

Хотя, по римским понятиям, эта зима выдалась весьма суровой, Плавт постоянно посылал вглубь вражеской территории конные патрули с задачей вести наблюдение, уклоняясь от стычек. Тем не менее зачастую разведчики все-таки попадали в устроенные варварами ловушки. Спастись, как правило, удавалось немногим, а порой целиком исчезал весь отряд. Не имея возможности восполнить эти потери, римская армия вскоре стала остро нуждаться в кавалеристах, но еще больше – в сведениях о планах и диспозиции Каратака, и потому опасные рейды продолжались.

Насколько удалось выяснить, разбитый, но несломленный вождь с остатками своих войск отступил к верховьям Тамесиса и обустроил там целую сеть небольших укреплений, откуда верхом и на колесницах бритты теперь накидывались на римлян, а потом уносились обратно. Это бы ничего, однако варвары ухитрились перехватить несколько римских обозов с припасами. Все ценное они забрали с собой и угнали животных, а сопровождающих безжалостно перебили. Более того, дикарям удалось захватить римский опорный пункт у переправы через Мидуэй и сжечь наведенный там завоевателями понтонный мост.

Впрочем, даже такие вылазки и набеги не могли, разумеется, всерьез подорвать боеспособность легионов вторжения или как-либо повлиять на размах предстоящей кампании, но зато они поднимали боевой дух бриттов, а Плавта это категорически не устраивало. Многие местные племена, еще прошлой осенью охотно вступившие с Римом в союз, теперь, в свете успешных действий неукротимого Каратака, заволновались, ибо там вскинули головы воины, недовольные опрометчивым слабодушием своих склонившихся перед захватчиками вождей. Не приходилось сомневаться в том, что Каратак уже полностью оправился от разгрома и что весной Плавту и его легионам будет противостоять свежая и уверенная в своей мощи армия бриттов.

Опыт прошлого года не прошел для Каратака даром, так как на практике ознакомил его и с сильными, и со слабыми сторонами римской манеры сражаться. Столкнувшись с железной стойкостью регулярного строя, он уже не бросал своих храбрецов на стену щитов, прорвать которую у них не было никаких шансов. Тактика «нападения и отскока», пришедшая на смену девизу «победить или умереть», указывала на то, что война принимает новый, весьма опасный для римлян характер. Легионы были непобедимы, когда действовали как единое целое, но им явно недоставало способности разворотливо реагировать на многочисленные, не сокрушительные, но болезненные удары, стремительно наносившиеся со всех сторон, как и возможностей защитить свои растянувшиеся тыловые коммуникации. Бритты поумнели, не лезли на рожон и, встретившись с римлянами в чистом поле, тут же откатывались, чтобы громить их со спины или с флангов.

Веспасиан неустанно ломал голову, что можно противопоставить такой примитивной, но весьма действенной вражеской тактике, ведь использование боевой мощи легионов казалось ему в данном случае равнозначным попытке утопить пробку с помощью молотка.

Подумав об этом, легат невесело улыбнулся: увы, сравнение было слишком точным.

– Ну вот!

Командующий прижал печатку к последнему документу. Секретарь ловко убрал бумагу со стола и сунул под мышку – ко всем остальным.

– Приготовь почту к отсылке, не мешкая. Курьер должен сесть на борт первого утреннего корабля.

– Есть, генерал. Это все, генерал?

– Да. Как только депеши будут уложены, можешь отправить писцов отдыхать.

– Благодарю, генерал.

Канцелярист отсалютовал и торопливо вышел из помещения, пока командующий не передумал. Дверь закрылась. Плавт и легат Второго легиона остались одни.

– Вина? – предложил Плавт.

– Это было бы в самый раз, генерал.

Авл Плавт неуклюже поднялся с кресла и, позевывая, направился к столику, где на невысокой подставке над слабым огнем масляной плошки испускал душистый пар медный пузатый кувшинчик. Взявшись за деревянную ручку, генерал наполнил вином два серебряных кубка, вернулся, поставил один кубок перед легатом, а второй с довольной улыбкой обхватил ладонями, согревая озябшие пальцы.

– Мне кажется, Веспасиан, что я вряд ли когда-нибудь полюблю этот остров. Бо́льшую часть года тут сыро, под ногами то слякоть, то снег, лето короткое, зимы суровые. Климат неподходящий для цивилизованных людей. И хотя я солдат и походная жизнь мне по нраву, честно признаюсь, что сейчас предпочел бы посиживать дома.

– Нет места лучше родного дома, генерал, – с улыбкой отозвался Веспасиан.

– Я твердо решил, что эта кампания у меня будет последней, – заявил уже более серьезно Плавт. – Старею, знаешь ли, для такой службы, да и пора дать дорогу тем, кто моложе. А мне самое время уйти на покой, поселиться в имении близ Помпей и провести остаток дней, наслаждаясь видом на Капри.