Сколько моя мама потратила сил, чтобы научить меня правильно себя вести за столом! Все пошло прахом после долгих лет, проведенных в Китае. Когда я оказываюсь там, то спокойно сплевываю кости, подношу пиалу с рисом к самым губам, чавкаю и хлюпаю — как, собственно, и все остальные. За несколько первых лет моего пребывания в Чэнду ко мне даже на некоторое время пристала отвратительная привычка плеваться на улицах. «Да ты наполовину китаянка», — говорят мне друзья. Я гляжу на них большими круглыми глазами и понимаю, что действительно изменилась и уже не могу назвать себя чистокровной англичанкой. Даже не знаю, где именно в моем сознании пролегают теперь культурные рубежи.

Иногда мои западные друзья ловят меня на том, что я веду себя подобно китаянке — урча от удовольствия, ем какое-нибудь малопривлекательное для европейца блюдо или втягиваю смачно воздух, поглощая суп. Обычно я пытаюсь их заверить в том, что по-прежнему остаюсь типичной англичанкой, шучу над своей всеядностью, стараюсь есть тихо и молча. Однако порой забываюсь, и с меня слетает маска — обглоданная кость летит на стол или же мои друзья в ошеломлении слышат довольное урчание, не веря, что эти звуки издает милая девушка-англичанка.

Итак, я сидела в столовой у родителей в Оксфорде и рассматривала гусеницу. Если бы мне подали ее в китайском ресторане, я бы, не задумываясь, съела, так чего же колеблюсь сейчас? Даже мои друзья знают, что я готова поглотить в Китае любое блюдо, сколь бы странным и отталкивающим с их точки зрения оно ни было. Их уже не тревожат мои рассказы о том, как мне понравились те или иные кушанья из насекомых или змей. На повествование о блюдах из собачатины они реагируют более болезненно, но что поделаешь — Китай есть Китай, и такие байки вполне естественно вписываются в мои заметки о путешествиях по экзотической стране, добавляя в них красок.

Я полностью отдавала себе отчет в том, что гусеница, найденная в овощах, собранных в саду у родителей, совсем другое дело. Съев ее, я перейду определенную грань. Тут уже нельзя будет сослаться на поговорку о том, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, или, как говорят в Китае, жу сян суй су («следуй деревенским обычаям»). Если мои друзья-англичане узнают, что я съела гусеницу из маминого сада, обнаруженную на тарелке с синим узором, эта новость потрясет их куда больше, чем рассказ о самом странном, самом диковинном китайском блюде. Они станут косо на меня смотреть, воспринимая как человека, теоретически способного полакомиться их собачками (или даже ими самими).

Разглядывая маленькую зеленую гусеницу, я призналась самой себе, что мысль ее съесть не особенно меня пугает. Некоторое волнение было не шибко искренним, да и рождало его не отвращение, которое вызывала у меня гусеница, а страх упасть в глазах воображаемой толпы соотечественников. Я должна была взглянуть правде в глаза. Меня уже нельзя назвать ищущей приключения английской путешественницей, потакающей диковинным обычаям жителей страны, покуда она по ней странствует. Жизнь в Китае сильно изменила меня и мои вкусы. Рубикон уже перейден. Меня не занимал вопрос, есть ли гусеницу или не есть, осмелюсь я так поступить или нет. Интересовало другое — способна ли я показать своим поступком, что для меня это плевое дело.

Наверное, вы, читатели, уже догадались, как развивались события. Я ее съела. Мои зубы вошли в нежную зеленую плоть, я почувствовала на языке легкое покалывание, а потом проглотила гусеницу. И ничего не случилось. Гром не грянул, земля не разверзлась, на меня не обрушился гнев богов. Гусеница оказалась водянистой и безвкусной. Небольшой важности дело. Я чувствовала себя отлично. Откусив еще кусочек, съела потом головку. А затем приступила к трапезе, которая мне очень понравилась.

Тот обед стал для меня преодолением некого рубежа, моментом истины. Несколько последующих недель меня не оставляло чувство, что я наконец приняла решение стоять насмерть, защищая свои взгляды до конца.