Сергей, повернувшись к доске, стал писать, а Евгений Леонович, не отрывая от него взгляда, протянул руку и нащупал графин. Он повернул графин на сто восемьдесят градусов, подставив солнечному свету другой его бок. Цветные блики, разбросанные стеклянными гранями, скользнули по Колиному лицу. Коля подумал; «Что это он затеял с графином и почему он не уходит?»

— Благодарю вас, — сказал Евгений Леонович Сергею, а тот уже вывел формулу, привел ее к общему знаменателю и сейчас переворачивал полученную им нескладную дробь. — Благодарю вас… Но еще не совсем, не совсем… Прошу вас, подойдите к столу. Вот посмотрите, пожалуйста, на графин… Мы можем считать его симметричным, хотя на его поверхности есть грани. Так не объясните ли мне одно физическое явление… Вот, кстати, все лучи, пройдя сквозь графин, собрались в одной точке. Не совсем, конечно, в одной, но с должной степенью приближения… Так вот, почему собрались?

— Так графин-то цилиндрический, в него налита вода, он как увеличительное стекло, как линза…

— Да?… Превосходно, превосходно. Но это простои вопрос, не так ли? А вот вам другая задача… Предупреждаю, предупреждаю. — Евгений Леонович, забывшись, говорил теперь громко, он был увлечен. — Предупреждаю, она потребует от вас мобилизации всех ваших знаний — молекулярная физика, процессы лучепоглощения, все, все… Так вот, с точки зрения физики, какая сторона графина, вот этого, должна быть больше нагрета: та, которая обращена к солнцу, или противоположная?

— Конечно, — ответил Сергей, не задумываясь. — Конечно, та, что обращена к солнцу.

— Да?

— Мне кажется… Ну конечно, та, что к солнцу…

— Да?…

— Ну как же иначе? Стекло очень сильно поглощает лучи, вода также…

— Проще всего проверить…

Сергей прикоснулся к освещенной стороне графина, а второй рукой к противоположной стороне.

— Та, что противоположна солнцу, теплее… — растерянно прошептал он, и графин, вздрагивая в его руках, зазвенел непритертой пробкой.

— Так как же? Эксперимент опровергает ваши теоретические выводы. Горячей оказалась другая сторона, про-ти-во-по-лож-ная!

— Я не ожидал… Но тогда дело все в том, — неуверенно начал Сергей, — что лучи собираются на противоположной стороне, концентрируются там и…

— О нет, нет…

Коля зажмурился. Он был готов вскочить и броситься на Евгения Леоновича с кулаками.

— Вот так, — обратился Евгений Леонович к аспиранту. — Все гладко, но нет твердости, уверенности, той твердости, которая создавала мучеников науки: Галилея и так далее… А нужно было бы сказать: «Не может быть, чтобы сторона, обращенная к солнцу, была холоднее, и все!» И все было бы на месте. Увереннее, увереннее…

— Но как же могло случиться? — недоумевал Сергей. — Я до сих пор не понимаю…

— А как по-вашему?

— Достаточно, Кайгородский, идите, — сказал аспирант. — Ну, а вы, Ростиков, идите отвечать. Вам нужна доска?

Коля подошел к столу, мягко взял в руки графин, повернул его. Сергей все понял и вскрикнул.

— Зачем вы так? — сказал Коля.

— Вышли отвечать? — спросил аспирант. — Так отвечайте.

— А мне отвечать не хочется…

— Так кладите билет.

— Как вы не понимаете? Мы приходим сюда, как… Мне даже не с чем сравнить. Мы верим, понимаете? Верим, что нужно знать, хорошо знать… А вы? Устроили такой подвох, да, подвох, я говорю о графине. Зачем вы его повернули? Какое право вы имеете так спрашивать нас?!

— Не понимаю, — развел руками Евгений Леонович. — Не понимаю, что творится… Вы понимаете, молодой человек, что я профессор, доктор наук, вы это понимаете? Я пришел на экзамен, на экзамен к вам пришел, чтобы… мм… ну, чтобы посмотреть на свою смену, да, смену! Мы все идем в небытие, и хочется знать, что ждет впереди… Хочется знать, в чьи руки попадет то знание, которое мы добыли с таким трудом, с огромным трудом, смею вас уверить! Позвольте, кстати… Я вас где-то видел?

— Нет, так не спрашивают, — упрямо говорил Коля. — Я, да и никто из поступающих не ждет, что вы можете такое устроить. Мы готовы к самым сложным вопросам, но не к обману…

— Ростиков, — оборвал Колю аспирант, — идите отвечать, черт вас возьми! В конце концов, не вас же спрашивали?!

— Э, нет, нет, — воскликнул Евгений Леонович. — Я задет, да, задет! Я позволю себе спросить уважаемого абитуриента — так в мое время называли поступающих в высшее заведение, — я хочу спросить у вас, товарищ…

— Ростиков, — подсказал аспирант.

— Ростиков?… Не знаю, не знаю, не помню… Да, так как вы считаете возможным проводить экзамены? Просто вот так: брать вопросы программы и по ним спрашивать? Но вы сами понимаете, что это чепуха.

— Почему? А как же иначе?

— Потому что учебник — ответы на все вопросы программы — может выучить всякий. Всякий! Выучить на память может и совершенно ненормальный человек, совершенно! Достаточно обладать хорошей памятью!

— И задачу сможет решить? — усмехнулся Коля.

— Возможно, возможно, все возможно… Вы просто еще очень молоды, молоды, в этом все дело.

— Нет, не в том дело, что я молод. Просто, когда вы повернули графин, а потом стали спрашивать, хотелось закричать. Ну разве мог вам Кайгородский ответить, разве мог он отнестись к вам с недоверием? Ведь здесь институт! Сергей, конечно, не знал, что вы профессор…

— А вы? Вы знали? — насторожился Евгений Леонович.

— Я знал…

— Да? — Евгений Леонович посмотрел на Колю долгим взглядом и пожевал губами. — Ну ладно, спросим вас так, без подвохов, посмотрим, что вы за птица. Вы позволите? — обратился он к аспиранту.

Тот кивнул, но во взгляде его, как показалось Коле, была теплота.

— Интересно, интересно, чем вы дышите. Я не буду навязывать вам простых вопросов, задач, вы выше экзамена такого рода, — Евгений Леонович говорил серьезно, но Коля чувствовал издевку и решил ни в коем случае не сдаваться.

— Итак, — сказал Евгений Леонович, — вопрос должен быть простым, простым, как апельсин, как шар, как…, как Солнце. Солнце — это понятно всем. Светит и греет. Вот вы, как будущий физик, и расскажите нам, что оно собой представляет. Никакого давления на вас не будет оказываться, план рассказа ваш… Потом… несколько дополнительных вопросов, и все. Как у него задача? — спросил Евгений Леонович у аспиранта.

— Решена, — кивнул аспирант, просматривая Колины записи. — Да и другие вопросы у него в порядке; написано, во всяком случае, правильно.

— Солнце, — начал Коля, — большой газовый шар. Очень большой и очень горячий… В нем происходят термоядерные реакции, идущие при очень высокой температуре… Сама поверхность Солнца имеет температуру в шесть тысяч градусов.

— А что за реакции идут на Солнце? — спросил Евгений Леонович. — Простите, вас пока не раздражают мои вопросы?

— Нет, не раздражают, — серьезно и резко ответил Коля. — А реакции там примерно те же, что и в водородной бомбе. Четыре протона соединяются в ядро гелия, два из них, конечно, теряют заряды и превращаются в нейтроны. Эта реакция идет с выделением огромных количеств энергии…

— Так прямо и соединяются протоны в ядра гелия?

— Нет, не прямо. На Солнце идут реакции, в которых принимают участие и ядра углерода, и азота, и других элементов. Реакция идет как бы по замкнутому кругу.

— Позвольте еще один вопрос… По-вашему выходит, что достаточно нагреть атомы элементов до температуры в несколько миллионов градусов, и пойдет реакция?… Следовательно, Солнце светит и греет потому, что в его глубинах идут термоядерные реакции, а реакции идут потому, что Солнце светит и греет. И получается замкнутый круг. Вы его видите?

— Вижу, получается. Но эти термоядерные реакции не всегда шли на Солнце… Было время, когда и Солнца не было…

— И как же оно «зажглось»?

— Собрались вместе миллиарды миллиардов атомов, и оно не смогло не зажечься.

— Это любопытно, любопытно… По-вашему выходит, что все дело в массе?

— Конечно, в массе. В атомной бомбе взрыв происходит тогда, когда соединяются две половинки заряда из уранового горючего, когда они вместе составляют критический объем…