Он и раньше заговаривал о детях. Именно ради них он и женился на ней. Для нее же их дети были тогда чем‑то абстрактным, бесплотным. Но теперь — совсем другое дело. Ребенок Джуда жил в ней, настоящий, живой и уже любимый, потому что был ее плотью и кровью.

И она должна была поделиться с мужем этим чудом. Прямо сейчас.

— Джуд, — выпалила она тонким от возбуждения голосом, — у нас будет ребенок. Я беременна.

Его реакция была непредсказуема, но она никак не ожидала увидеть пустые, без всякого выражения глаза, когда он поднял голову и взглянул ей прямо в лицо. И она не могла понять смысла мелькнувшей в них короткой вспышки боли, пока он, отложив нож, не произнес отсутствующим голосом:

— Поздравляю. Но, извини, я не разделяю твоего слезливого восторга. Откуда мне знать, мой этот ребенок или Фентона?

Клео почувствовала, как в ней что‑то погасло. Это была надежда. В ней умерла надежда. Раньше она была орудием, с которым Клео сражалась против всех подобных нелепиц, но теперь несколько слов вырвали из ее груди последнюю искру. Во рту стало горько, сердце невыносимо защемило. Это был конец.

— Пошел к черту, — безжизненно проговорила она, разрываемая невыразимой болью. Он снова взглянул на нее, губы ее задрожали. Он встал, оттолкнув стул, и отвернулся.

— Я только что оттуда.

Джуд мягко остановил машину возле дома в Белгравии. С тех пор как Клео сказала ему о ребенке, его лицо превратилось в неподвижную маску.

— Я высажу тебя здесь и заведу машину в гараж. — За всю дорогу домой это были его первые слова, и она, все еще потрясенная, едва поняла их смысл. — И еще, Клео… — ее онемевшие пальцы не могли справиться с пристежным ремнем, — пусть Мег перенесет мои вещи в комнату для гостей.

Их браку конец, и вот они — последствия, мрачно подумала она. Горечь зазвучала в ее голосе, когда, глядя прямо перед собой, она резко сказала:

— Я думала, мы сможем все обговорить. Разве не для этого ты увез меня в дом Фионы? Я надеялась, что хоть раз ты позволишь мне высказаться.

— Все изменилось, когда ты сказала, что беременна. — Краем глаза она увидела его руки, так стиснувшие руль, что побелели суставы пальцев; голос выдал плохо скрываемое волнение. Но когда он заговорил снова, тон был ровен, как и прежде: — Когда Фентон собрался жениться и ушел со сцены, я подумал, мы сможем что‑то сделать, склеить наш брак по кусочкам — пусть бы это была только видимость благополучия. Но теперь, когда появится ребенок, каждый раз, глядя на него, я буду гадать, мой он или Фентона, а так жить я не смогу.

— Фентон никогда не был моим любовником! — Эти слова сами вырвались из груди. В любом случае их надо было произнести, если даже им с Джудом не суждено быть вместе.

— Не лги, Клео, — мертвенно проговорил он. — Это бессмысленно.

Она почувствовала себя абсолютно обессиленной и бесконечно усталой. Она автоматически вылезла из машины и вошла в дом. Ноги сами принесли ее в просторную кухню, где Торнвуд чистил серебро, а Мег резала овощи для супа.

— О, мадам! Мы вас сейчас не ждали. — Мег приложила руку к полной груди. — Вы вошли словно привидение! — Когда ее удивление прошло, она тревожно сощурила глаза. — Как вы себя чувствуете, мадам? Вы так бледны!

— Все хорошо. — Улыбка Клео тоже была машинальной. Она будто оцепенела. — Конечно, надо было дать вам знать, что мы возвращаемся.

Она говорила так, словно они с Джудом попрежнему одно. Но это было не так. Никогда они не были так далеки друг от друга, как теперь. Даже когда он смотрел на нее презрительно, а по ночам с животной страстью овладевал ею, их все‑таки связывало глубокое, хоть и мучительное, чувство. Теперь же не осталось ничего. Совсем ничего.

— Нет, спасибо, я не хочу, — отозвалась она, когда Торнвуд предложил ей кофе. — Но, возможно, мистер Мескал выпьет чашечку.

Она вышла из кухни так же бесшумно, как и вошла, действительно ощущая себя призраком, за который приняла ее Мег. Торнвуды были женаты давно. Они вместе росли. Клео не могла представить их порознь. Смогли бы они понять трагедию, в которую превратился ее короткий брак с Джудом? Наверное, нет. В любви и браке они видели лишь удобство, спокойствие, простоту.

Конечно, она не будет просить Мег перенести вещи Джуда. Это она сделает сама, словно совершит некое действо. Ведь этого ей и хотелось, напомнила она себе, один за другим снимая и вешая себе на руку его официальные костюмы и прочую одежду из его половины огромного платяного шкафа. Она уже как‑то пыталась сказать ему, что хочет спать одна, пока он не согласится ее выслушать. Но в тот момент, конечно, еще была надежда, что, узнав, как все было на самом деле, он поймет, насколько он был несправедлив к ней, и тогда они смогут попробовать восстановить прежние отношения.

Теперь никакой надежды уже не оставалось, и убрать его вещи из комнаты значило поставить последнюю точку. Это конец, финал, завершающая реплика. От этой мысли ей захотелось плакать, но не было сил. Источник ее душевной энергии иссяк еще вчера, в ту минуту, когда он убрал со стола остатки обеда и посоветовал — ей снова собрать чемодан, так как рано утром они отправятся домой. Теперь в ее душе было пусто, поражение становилось все ощутимее.

Не приходя в себя после его подозрений, она, еле передвигая ноги, поднялась наверх, посмотрела в зеркало и подумала, как нелепо выгладит в своем красивом облегающем платье, в то время как ее лицо похоже на белую маску с темными глубокими глазницами. Вещи она не успела разобрать, и ей ничего не оставалось делать, как свернуться на постели и, натянув теплое покрывало на замерзшее тело, попрощаться со своим замужеством.

Вскоре она услыхала, что он вышел из дома. Всю ночь она пролежала без сна, глядя в темноту сухими горячими глазами. На рассвете он вернулся, и она сошла вниз в том же платье, в каком провела ночь, с чемоданом в руке. Он бросил на нее короткий жесткий взгляд. У рта залегли глубокие складки, он казался старше; должно быть, ходил всю ночь. Жалость заполнила ее опустевшее сердце, и Клео поспешно сказала:

— Джуд… садись, я приготовлю тебе поесть… и, ради всего святого, давай попробуем поговорить. Дело обстоит совсем не так, как ты думаешь…

— Брось. — Он встал и пошел прочь. — Есть я не хочу, а слова уже ничего не изменят.

С этой минуты он держался с ней так, словно ее и вовсе не существовало. Наверное, для него так оно и есть, думала она, развешивая его рубашки в шкафу в комнате для гостей.

Он никогда даже вида не делал, что любит ее, и со своей стороны просчитался, решив, что их брак может состояться. И теперь окончательно решил вычеркнуть ее из своей жизни. Она понимала, что это только начало.

— Зачем же делать все самой? — (Она не услышала, как он вошел). — Если бы ты сказала, что не хочешь просить Мег, я бы помог тебе. — Он уже не выглядел таким усталым, хотя был попрежнему бледен, несмотря на загар. Должно быть, кофе Мег сделал свое дело.

Клео повела плечом. Что она могла сказать? Не падать же ему в ноги, умоляя выслушать. Гордость — единственное, что у нее оставалось.

Расстегивая рубашку, он двинулся в глубь комнаты, а Клео попятилась к двери.

— Я приму душ и переоденусь, — сказал он, глядя на нее пустыми, померкшими глазами. — К ужину я не вернусь, можешь меня не ждать. Предупреди Мег, что меня не будет, хорошо? — Его тон давал понять, что разговор окончен, и Клео, выскользнув из комнаты, пошла к себе. Завтра, выспавшись, она будет решать, что лучше предпринять: бросить гиблое дело, последовав примеру мужа, или пытаться его продолжать.

Ни сон, ни тяжелая всепоглощающая работа не помогли Клео принять какое‑либо решение. Ее дни были похожи один на другой, и что‑либо изменить у нее не хватало воли. Позавтракав в одиночестве, она садилась в машину, и Торнвуд вез ее в Истчип; в шесть забирал и отвозил домой. Вечером она снова садилась работать, разложив бумаги на столе в гостиной; потом — снова одна — ужинала, заставляя себя есть ради ребенка. Иногда Джуд ужинал с ней, а затем на оставшийся вечер запирался у себя в кабинете. Чаще всего его вообще не было дома. Он не говорил, куда уходил, что делал. Клео не спрашивала его об этом, уверяя себя, что ей безразлично.