Дезире взглянула налево, направо.

— Джулиан!

— Да? — Он глядел вниз, в яму.

— Давно ты ее здесь проверял?

— С час тому назад, наверное.

— Час тому назад.

— Она могла успеть добраться до телефона, — заметил Джулиан.

Дезире скорчила гримасу:

— Какого? Ближайший дом отсюда в полукилометре, а владельцы зиму проводят в Ницце. Она вся в грязи... Она...

— В этом доме, — свистящим шепотом проговорил Джулиан, оглянувшись через плечо на особняк. — Она может находиться в этом доме, внутри.

Дезире мотнула головой:

— Нет, она еще здесь. Я знаю. Дружка своего поджидает. Да? — крикнула она в темноту. — Поджидаешь?

Что-то зашелестело слева от нас. Похоже, звук шел от живой изгороди, но море, шумевшее в двадцати метрах от дальнего края сада, мешало определить это точно.

Джулиан склонился перед высокой изгородью.

— Не знаю, — раздумчиво произнес он.

Дезире переместила свою пушку влево и отпустила мои волосы.

— Прожекторы. Мы можем включить прожекторы, Джулиан.

— Просто не знаю, — сказал Джулиан.

Ушей моих коснулся не то легкий порыв ветра, не то шум прибоя.

— Черт побери! — воскликнула Дезире. — Как это она смогла...

И тут раздался чавкающий звук — так шлепает ботинок по наледи грязной лужи.

— О боже! — произнес Джулиан, направляя фонарик на себя, на собственную грудь, откуда, поблескивая, торчали лезвия садовых ножниц. — О боже! — повторил он, не сводя глаз с деревянной рукоятки ножниц, словно ожидая от них объяснения случившемуся.

Потом фонарик выпал из его рук, он качнулся вперед и упал. Кончики лезвий показались из спины, он лишь моргнул разок, уткнувшись в грязь подбородком, испустил вздох. И больше ничего.

Дезире нацелила на меня пистолет, но выронила его, когда по кисти ей ударили рукоятью мотыги.

— Что? — сказала она и повернулась влево, туда, где из темноты выступила Энджи, с головы до ног покрытая грязью, и ударила Дезире Стоун по лицу так сильно, что сомнений у меня не оставалось — та перенеслась в царство грез еще раньше, чем тело ее упало на землю.

Я стоял возле душа в ванной для гостей внизу, в то время как струи воды брызгами омывали тело Энджи и грязь потоком стекала по ее щиколоткам в слив. Она провела губкой по левой руке, и мыло потекло тягучими каплями с ее локтя, прежде чем шлепнуться в мраморную ванну. Потом она принялась за другую руку.

С тех пор, как мы зашли с ней в ванную, она уже четырежды успела выскрести каждую часть тела отдельно, а я все еще находился под впечатлением.

— Ты сломала ей нос, — сказал я.

— Да? Ты какого-нибудь шампуня здесь не видишь?

Салфеткой для лица я открыл аптечку, а потом, обернув этой салфеткой небольшой флакон, выдавил немного шампуня себе в ладонь и вернулся к душу:

— Повернись ко мне спиной.

Она повиновалась, и я, наклонившись, втер ей в волосы шампунь. Погружая пальцы в мокрые спутанные пряди и вспенив мыло у корней, помассировал ей кожу головы.

— Как приятно, — сказала она.

— Да уж!

— И здорово!

Она подалась вперед, и я отнял ладони от ее волос, а она, подняв руки, сама стала тереть себе голову с такой силой, о какой я, намеревавшийся сохранить собственную шевелюру до сорокалетия и позже, даже и помыслить не мог.

Я смыл с рук остатки шампуня в раковину.

— Ты это о чем?

— О ее носе.

— Ужасно покорежен, — сказал я. — Так, будто на его месте у нее их выросло целых три.

Я опять приблизился к душу, где она, закинув голову, подставила ее под струи, и между лопаток и по спине у нее текла теперь белая пенистая жижа — воды пополам с мылом.

— Я тебя люблю, — сказала она с закрытыми глазами и все еще закинутой головой, вытирая виски.

— Да?

— Да.

Она потянулась за полотенцем, и я подал его ей.

Потом, перегнувшись, я выключил душ, а она, вытерев лицо и проморгавшись, взглянула мне прямо в глаза. Она шмыгнула носом, извлекая попавшую туда воду, и вытерла полотенцем шею.

— Когда Шатун рыл яму, он сделал ее чересчур глубокой. Поэтому, когда он бросил меня туда, моя нога попала на камень, торчавший из-под слоя глины. Я поднялась дюймов на шесть над дном ямы и должна была напрячь все тело и каждый его мускул, чтобы удержаться на этом маленьком уступе.

И это было ох как нелегко. Потому что, глядя вверх, я видела, что этот мерзавец закидывает меня комьями глины с совершенно бесстрастным лицом. — Она спустила полотенце с груди на талию. — Отвернись!

Я отвернулся и разглядывал стену, пока она вытирала то, что стеснялась вытереть при мне.

— Двадцать минут. Вот сколько потребовалось ему, чтобы закопать яму. И он проверил, плотно ли уложена земля вокруг меня. Во всяком случае, в районе плечей. И даже глазом не моргнул, когда я плюнула ему в рожу. Спину мне вытрешь?

— Конечно.

Я повернулся к ней лицом, и она, выйдя из-под душа, вручила мне полотенце. Я провел толстой ворсистой тканью по ее плечам и ниже — по спине, а она обеими руками выкрутила волосы и уложила их на затылке.

— Поэтому, хотя я и стояла на этом уступчике, подо мной было полно мокрой глины. И вначале я не могла повернуться и жутко испугалась, но потом вспомнила, что дало мне силы стоять одной ногой на камне в течение двадцати минут, пока этот мистер Ходячий Мертвец закапывал меня.

— И что же это было?

Она повернулась в моих руках.

— Ты! — И на секунду язык ее прильнул к моему языку. — Мы! Ну, ты понимаешь! Вот это самое! — Она похлопала меня по груди и, протянув руку за мою спину, забрала назад полотенце. — И я стала поворачиваться и вертеться, и слой земли под моими ногами становился все толще, а я все вертелась, и — о счастье! — часа через три я почувствовала, что дело двинулось.

Она улыбнулась, и я поцеловал ее, и губы мои уперлись ей в зубы, но мне было все равно.

— Я так боялась, — сказала она, обвив руками мои плечи.

— Прости меня.

Она пожала плечами:

— Ты не виноват. Это моя вина — не заметила у себя на хвосте Шатуна, когда преследовала Дезире.

Мы целовались, и рукой я чувствовал капельки воды, оставленные мною на ее спине, и мне хотелось прижать ее к себе так сильно, чтобы тело ее впечаталось в мое тело, растворилось в нем или чтобы я растворился в ней.

— Где мешок? — спросила она, когда мы наконец разомкнули объятия.

С пола ванной я поднял мешок. Внутри были грязная одежда Энджи и носовой платок, которым мы стирали следы с рукояток мотыги и садовых ножниц. Энджи кинула туда же полотенце, я добавил салфетку, а потом из маленькой стопки одежды Дезире, которую я перенес на крышку унитаза, Энджи вытащила фуфайку и надела ее. Далее последовали джинсы, носки и теннисные туфли.

— Тапочки на полномера велики, но все остальные вещи подходят идеально, — сказала она. — А теперь пойдем разберемся с этими мутантами.

Я вышел из ванной следом за ней с мешком для мусора в руках.

Я вкатил Тревора в его кабинет, а Энджи отправилась наверх — проверить Дезире.

Коляску я оставил перед письменным столом, и Тревор смотрел, как другим носовым платком я вытираю кресло, где сидел спеленутым.

— Уничтожаете малейшие следы вашего пребывания в доме сегодня вечером, — сказал он. — Очень интересно. Зачем бы вам это делать? А мертвый лакей — полагаю, он мертв?

— Мертв?

— Какое объяснение вы найдете этому?

— Вот уж не знаю. Впрочем, приплетать нас к этому никто не станет.

— Хитер, — сказал он. — Хитрости вам не занимать, молодой человек!

— Как и безжалостности, — сказал я. — Помните, за какие качества вы нас выбрали?

— Ну конечно! Но слово «хитрый» мне больше нравится, звучит лучше. Согласны?

Я перегнулся через стол и, скрестив руки на бедрах, взглянул вниз, на него:

— Вы очень хорошо изображаете идиота, Тревор, когда вам это выгодно.

Он взмахнул в воздухе еще не выкуренной третью сигары: