В этом я очень сомневался. На время Сосия и на самом деле оставит меня в покое. Но как только оправится от потерь, вновь почувствует себя в безопасности – если, конечно, ему крупно повезет, – он вспомнит обо всех тех, кто может настучать на него, и обо всех тех, кто видел, как он унижался, спасая свою шкуру. И ему не захочется терять лицо. И всем нам будут кранты.

Я смотрел на него и прикидывал, есть ли у меня выбор или придется соглашаться на его условия. Он оглянулся. Юджин сделал шаг назад – маленький такой шажок – и принялся правой рукой чесать себе спину.

– Ну, давай, валяй, – сказал Сосия. – Гони карточки.

Выходило так, что выбора не оставалось. Если я этого не сделаю, Роланд однозначно доберется до меня. Я полез в карман и вытащил конверт.

Сосия слегка нагнулся. Правой рукой Юджин продолжал чесать спину, а левой ногой стал постукивать по бетону. Я передал конверт Сосии.

Левая нога Юджина теперь отбивала совсем уж бешеный ритм.

Сосия открыл конверт и вышел на свет фонарей, чтобы получше рассмотреть творение рук своих.

– Копии, – констатировал он.

– Вот и хорошо, что копии. Оригиналы пусть побудут у меня.

Он посмотрел на меня и, поняв, что торговаться бессмысленно, пожал плечами. Он рассматривал их одну за другой, внимательно, не спеша, как старые фотографии из семейного альбома. Пару раз он хихикнул.

– Сосия, у меня кое-чего нет, – сказал я.

Он чуть заметно улыбнулся:

– У тебя много чего нет, мой белый друг.

– Я имею в виду – в данный момент нет.

– Чего у тебя нет?

– Оригиналы ты делал с видеокассеты?

Он покачал головой:

– Восьмимиллиметровая пленка. Снимал любительской кинокамерой.

– Значит, у тебя есть оригинал? Так какого же черта вокруг так много трупов?

Он улыбнулся:

– А вот оригинала-то у меня больше нет. – Он сокрушенно развел руками. – Первую атаку ребята Роланда повели на мой дом, тот, что на Уоррене. Кинули в окно зажигательную гранату. По их расчетам, я должен был находиться там. А меня там не было.

– А пленка была?

Он кивнул головой, продолжая разглядывать ксерокопии фотографий.

Юджин высунулся из-за спины Сосии, вытянул шею и, глядя через плечо командира, попытался разглядеть, что же там заснято. Его правая рука так и замерла где-то в районе лопаток, зато в движение пришла левая, – по-видимому, зуд перекинулся на бедро, и он яростно скреб его ногтями. По коже бегали мурашки, и даже «взрослый» прикид не мог этого скрыть. Из уст его исходило утробное гудение – равномерный гул, которого сам он, скорее всего, и не слышал. Он на что-то решился, а на что – непонятно. Действия его становились непредсказуемыми. В любой момент события могли принять неожиданный оборот.

Я сделал шаг вперед. В горле пересохло, и я судорожно напрягал связки, ловя воздух.

– Ну, как тебе все это нравится? Мальчик запросто мог бы стать кинозвездой. Что скажешь, Юджин? – сказал Сосия.

И тут Юджин сделал свой ход. Он выпрыгнул из-за плеча Сосии и чуть не упал. Теперь стало ясно, почему он все время почесывался – за спиной он прятал еще один ствол. Юджин резко вскинул пистолет, но Сосия, выставив локоть, отбил выпад и стал поворачиваться лицом к мальчишке. Одним броском я преодолел разделяющее нас расстояние и, прежде чем Сосия успел развернуться, оказался между ними. Я крепко схватил Юджина за руку, оказавшись к нему спиной. Сосия подвернул ногу и упал на землю. В неподвижном влажном воздухе прогремели два выстрела. Я, не оборачиваясь, ударил Юджина локтем в лицо и услышал, как что-то хрустнуло.

Сосия рывком оторвался от мостовой и нырнул в кучу соли. Конверт раскрылся, и фотографии разлетелись по ветру. Юджин бросил пистолет. Я выпустил его скользкую, потную руку, и он тут же рухнул как подкошенный, со стуком ударившись головой о бетонное покрытие.

Я подобрал его пистолет и посмотрел на Энджи. Она стояла в позиции стрелка по неподвижной мишени и твердой рукой переводила пистолет с Юджина на Сосию и обратно. Оба они были у нее на мушке.

Юджин сел на землю, обхватил руками колени. Из разбитого носа густой струей текла кровь.

Сосия лежал в тени виадука, распластавшись на соляной куче. Я держал его под прицелом, но он был неподвижен.

К нему подошла Энджи, посмотрела и потянула за руку. Он перевернулся на спину. Он смотрел на нас и громко хохотал – отрывистым, каким-то утробным смехом. Было видно, что он старается прекратить истерику, но ничего у него не выходило. Он попытался сесть, опершись спиной на кучу, но сделал это неловко – куча пришла в движение, и соль посыпалась ему за шиворот. Это еще больше развеселило его, и он захохотал совсем уж громовым смехом. Он съехал с кучи, как пьяный с ледяной горки, похлопывая вокруг себя руками и бешено смеясь. Хохот гулко отдавался в железной утробе моста, заглушая грохот мчавшихся наверху машин.

Наконец он сел, держась руками за живот.

– Такие вот дела, мой милый мальчик. Неужели в этом мире не осталось не единого человека, которому можно верить? – Он хихикнул и посмотрел на мальчонку. – Эй, Юджин! Сколько заплатил тебе Роланд за предательство?

Но Юджин, казалось, не слышал его. Он весь посерел и с трудом сдерживал рвоту. Он глубоко дышал и держался рукой за сердце. На перебитый нос он не обращал внимания, его в данный момент мучило совсем другое. Глаза его вылезали из орбит – в них не умещалась громадность того, что он пытался было сделать, и того, к чему эти попытки привели. В них застыл неимоверный ужас, и было видно, что мозг его готов взорваться, не в силах осознать, в каком безвыходном тупике он оказался, а в душе царит полное смятение, и не может он найти мужества, чтобы смириться с неизбежным.

Сосия встал и привел в порядок свой костюм. Он помотал головой, стряхивая с волос крупинки соли, затем нагнулся и стал собирать разлетевшиеся фотографии.

– Теперь ты числишься за мной, и никуда тебе не деться. Нет на свете необъятных просторов и бездонных нор. Куда бы ты ни забрался, дитя мое, везде будешь отсвечивать своей задницей. Роланд там или не Роланд, но в живых тебе не бывать.

Юджин посмотрел на свои разбитые очки, валявшиеся у него под ногами, и упал на колени.

Сосия сказал:

– Можешь мне хоть ботинки лизать. Тебя уже ничто не спасет.

Меня бросило в жар. Я чувствовал, как горит шея, пылают уши, краснеет лицо, как бешено стучит пульс, как прямо под кожей бурлит горячая кровь. Над нами раздался страшный грохот, – должно быть, по мосту проследовала колонна грузовиков.

Я посмотрел на мальчонку и понял, что я устал, смертельно устал от всех этих смертей, от ненависти и неведения, полной беспечности и преступного легкомыслия – от всего того, что навалилось на меня за последнюю неделю и закрутило в бешеном водовороте. Я устал от этой бессмысленной борьбы – белых с черными, богатых с бедными, невинных агнцев с отпетыми мерзавцами. Я устал от злобы и бездушия, устал от Мариона Сосии и его жестокости. Я слишком устал от бесконечных размышлений о нравственных и политических последствиях моих поступков. Я уже ни о чем не мог думать, кроме как о валявшихся на земле разбитых очках этого мальчонки, который от ужаса не может даже плакать. В этом мире мне не дают покоя Полсон, Роланд, Малкерн, а с того света ветер доносит тихие голоса их жертв, молящих, чтобы нашлись виновники их гибели и ответили за свои преступления. Чтобы такого больше не было.

Сосия ползал в темноте среди куч.

– Кензи, сколько было этих треклятых снимков?

На мост въехала колонна грузовиков и загремела по металлическим плитам. Грохот стоял такой, что его одинаково хорошо было слышно и в соседнем доме, и за милю отсюда. Я оттянул ствол пистолета.

Посмотрев на мальчика, я понял, что нос у него все-таки сломан. Но слез в его глазах не было. Когда он разучился плакать?

– Кензи, так сколько ты дал мне фоток?

Энджи смотрела на меня, и я понимал, что и у нее в ушах стоят доносящиеся из небытия стенания и в крови кипят гнев и ярость.