Я отстранился первым, промямлив:

– Ну...

– Гну... – засмеялась она. – Ты еще весь мокрый, Юз. И моя рубашка теперь тоже мокрая, – и тоже сделала шаг назад.

– Когда принимаешь душ, это случается.

Она отступила еще дальше и опустила голову:

– На автоответчике – мильон сообщений... А я... – Она обошла меня, взяла с плиты сковороду с отбивной и понесла ее к мусорному ведру. – А я... как не умела готовить, так и не научилась.

– Энджи, – сказал я.

Она все еще стояла спиной ко мне.

– Сегодня утром тебя чудом не убили.

– Энджи... – повторил я.

– Мне очень жалко Дженну, но ты чуть было не погиб. А если... – Она осеклась, и я слышал, как она глубоко вдохнула воздух, чтобы справиться с собой. – А если бы это случилось... мне вряд ли удалось бы... сохранить – как это говорится? – душевное равновесие, будь оно проклято... Мне даже думать об этом невыносимо... меня это, знаешь, сильно пристукнуло...

Я вдруг услышал голос Дженны в тот миг, когда я сказал ей, что вот Энджи мне, например, нужна: «В таком случае держите ее крепче». Сделав несколько шагов, я взял Энджи за плечи. Она откинула голову, так, что ее затылок уютно устроился прямо у меня под подбородком.

Казалось, что воздух в кухне стал невероятно плотным и неподвижным. Оба мы затаили дыхание – просто стояли, закрыв глаза, и ждали, когда уйдет страх.

А он не уходил.

Энджи отлепилась от меня и сказала:

– Ладно, надо, чтобы это осталось позади. Надо работать. Наш контракт ведь не расторгнут?

Я отпустил ее плечи:

– Нет, не расторгнут. Сейчас я переоденусь, и мы возьмемся за дело.

Я вышел и спустя несколько минут появился на кухне в балахонистой красной футболке и джинсах. Энджи повернулась ко мне, держа в руках тарелку:

– Особенно мне удались сегодня сэндвичи из магазина деликатесов.

– Надеюсь, ты не пробовала их разогреть или сдобрить чем-нибудь?

Она наградила меня красноречивым взглядом.

Я взял сэндвич, а Энджи уселась напротив и смотрела, как я ем. Сыр и ветчина, горчицы, пожалуй, многовато, но в целом неплохо.

– И кто же звонил? – спросил я.

– Из аппарата сенатора Малкерна – трижды. Из секретариата Джима Вернана. Ричи Колган – дважды. Двенадцать или тринадцать репортеров. И еще Бубба.

– Да? И что же он сказал?

– Тебе это и в самом деле интересно?

Обычно мне это безразлично, но сейчас я чувствовал себя совсем расклеенным и потому кивнул.

– Сказал, чтоб ты, когда в следующий раз соберешься на такое мероприятие, не забыл пригласить и его тоже.

Ох уж этот Бубба! Воевал бы он за Гитлера, Гитлер выиграл бы войну.

– Больше никто?

– Нет. Но помощники Малкерна были взбудоражены до крайности.

Я кивнул, продолжая жевать.

– Скажи-ка, ты намерен объяснить мне толком, во что мы вляпались, или так и будешь изображать из себя жвачное парнокопытное?

Я пожал плечами, откусил еще, но тут Энджи вырвала сэндвич у меня из рук.

– Кажется, меня подвергают репрессиям?

– Это детские игрушки по сравнению с тем, что будет, если не начнешь говорить.

– О-о-о, ты беспощадна, Энджи. Отдай сэндвич. Нет? Ну ладно. Но для рассказа нам потребуется спиртное.

Я налил виски в два стакана. Энджи пригубила и молча вылила свою порцию в раковину, потом достала из холодильника бутылку пива, откинулась на стуле и выжидательно выгнула бровь.

– Так вот, мы вляпались много выше головы.

– Это я уже поняла. А поконкретней?

– Никаких документов у Дженны не было. Малкерн мне наврал.

– Ты, кажется, это предвидел?

– Предвидел, но все же не до такой степени. Не знаю уж, что я себе воображал, но уж, по крайней мере, не это. – И я протянул Энджи фотографию Полсона в неглиже.

– Ну и что тут такого? – медленно проговорила она. – Снимку лет шесть – восемь, на нем запечатлен полуодетый Полсон. Зрелище не слишком привлекательное, но это уж не ново. За такое не убивают.

– Может, и не убивают. Но ты посмотри на того, с кем он снят. По виду этот парень вращается в другом обществе. Как по-твоему?

Энджи снова стала разглядывать фотографию чернокожего, стоящего рядом с сенатором.

Сухощавый, чтоб не сказать – субтильный, одет в синюю футболку с треугольным вырезом и белые брюки. Весь в золоте – и на шее, и на запястьях, – а волосы одновременно и прилизанные и взлохмаченные. В глазах застыла неистовая, уничтожающая ненависть. Лет тридцати пяти.

– Да уж, – согласилась Энджи. – Кто это?

– Может быть, Сосия. Может быть, Роланд. А может быть, ни тот ни другой. Но он решительно не похож на парламентария.

– Он похож на сутенера.

Я ткнул пальцем в дешевенький шкаф и зеркало, где отражались развороченная кровать и угол двери, а на ней – два бумажных прямоугольника. Я не мог разглядеть, что там на них написано, но, судя по всему, это были правила поведения в мотеле и напоминание о времени вселения и выезда. С дверной ручки свисала табличка «Не беспокоить».

– А помещение весьма напоминает...

– Мотель!

– Пра-виль-но, – сказал я. – Вам бы, леди, в частные детективы.

– Вам бы, сэр, прекратить дурака валять, – ответила Энджи и швырнула фотографию на стол. – Ну и что это все значит?

– Это я тебя спрашиваю.

Энджи закурила, отхлебнула пива и погрузилась в размышления, итогом которых стала следующая речь:

– Эти фотографии вполне могут оказаться лишь верхушкой айсберга. Не исключено, что есть другие – такие же и еще похлеще. Кто-то – Сосия, или Роланд, или – осмелюсь ли вымолвить? – человек, причастный к политике, ликвидировал Дженну, потому что знал: она может обнародовать эти снимочки. Таков ход твоих мыслей, Патрик?

– Именно таков.

– Ну, так вот, либо они полные идиоты, либо ты.

– Это почему же?

– Дженна держала фотографии в своем банковском сейфе, верно?

Я кивнул.

– Но в случае насильственной смерти начинается стандартная полицейская процедура – следствие получает разрешение суда вскрыть все шкатулочки и ларчики, которые были у жертвы, и в том числе ее банковский депозит. Я полагаю, они уже сообразили, что банк был последним местом, где побывала Дженна перед...

– Смертью.

– Да. И потому, пока мы с тобой ведем беседы, они вот-вот приступят к вскрытию и изъятию. И каждый, у кого есть хоть капля мозгов, мог бы это предвидеть.

– Но они могли предположить, что она все вынула из сейфа и отдала мне.

– Могли. Но вероятность этого бесконечно мала, как по-твоему? И потом, они каким-то образом были абсолютно уверены в том, что Дженна ничего не оставит в сейфе.

– Откуда же они это узнали?

Энджи передернула плечами:

– Ты же детектив, вот и включи свой детектор.

– Пытаюсь.

– Кто-то еще, – сказала она, садясь и ставя пиво на стол.

– Да говори же, ради бога!

– Каким образом они узнали, что утром ты должен быть на этом месте?

– Синяя Бейсболка! – осенило меня.

Энджи покачала головой:

– Мы потеряли его вчера. Не знаю, как тебе, но мне лично представляется маловероятным, что он все утро болтался где-то между двумя штатами, ожидая, когда ты появишься – да притом на машине, о существовании которой он понятия не имеет. Дождался, да? И проследил тебя до Коммон? Ну-ну. Я в это не верю.

– О том, куда именно направлялись сегодня утром мы с Дженной, знали только двое.

– Истинная правда, – сказала она. – И я – одна из этих двоих.

Глаза Симоны Анджелайн покраснели от уже пролитых слез и сочились слезами свежими. Всклокоченные волосы сбились на одну сторону и висели вдоль щеки. Казалось, что за ночь она постарела на несколько десятилетий – ей можно было дать не меньше семидесяти. Увидев нас в щель закрытой на цепочку двери, она заскрежетала зубами:

– Немедленно убирайтесь вон!

– Ладно, – ответил я и пнул дверь так, что цепочка отлетела.

Энджи вошла за мной следом, а Симона ринулась к маленькому телефонному столику у окна. Но ей нужен был не телефон, а выдвижной ящик стола. Однако я сумел опередить ее и в тот миг, когда она открыла ящик, опрокинул стол, так что все содержимое ящика – красная телефонная книжка, несколько ручек и пистолет 22-го калибра – посыпалось на пол. Пистолет я ногой отшвырнул под книжный стеллаж, Симону ухватил, что называется, за грудки и перевалил на диван.