Мы просидели в кабинете Дэвина еще часа два. Все это время они с Оскаром оформляли какие-то документы. Окончив писанину, они вывели нас через боковой выход и подвезли до отеля «Ленокс» – до него было несколько кварталов.

Когда мы выходили из машины, Оскар посмотрел на Дэвина:

– Да пожалей ты их, скажи все как есть.

Мы застыли у поребрика в ожидании того, что нам скажут.

– У Роговски перебита ключица, он потерял много крови, но сейчас находится в удовлетворительном состоянии, – сообщил Дэвин.

Энджи чуть не упала, но я успел подхватить ее, крепко прижав к себе.

– Было чертовски приятно доставить вам радостную весть, – сказал на прощание Дэвин, и они уехали.

Наше появление в отеле «Ленокс» – в восемь утра, да к тому же без багажа – особых восторгов у администрации не вызвало. Одежда наша была изрядно помята, и могло сложиться впечатление, что ночь мы провели на скамейке в парке. К тому же мои волосы были густо усыпаны мраморной крошкой, выбитой бандитскими пулями из облицовки Южного вокзала. Я протянул им свою кредитную карточку «Виза Голд», чем только усилил подозрения. Потребовали предъявить документы с фотографией. Пока дежурный администратор переписывала в регистрационную книгу номер моих водительских прав, ее помощница куда-то звонила, выясняя, не фальшивая ли у меня «Виза» и не украл ли я ее. Есть люди, которым ничем не угодишь.

Убедившись, что я и в самом деле тот, за кого себя выдаю, а вынести из номера нам удастся разве что полотенце и пару простыней, администраторша с большой неохотой выдала мне ключ от номера. Я расписался в книге и посмотрел на нее:

– Телевизор в нашем номере привинчен к стене или его можно будет выкатить оттуда?

Она натянуто улыбнулась, но ответа я так и не дождался.

Номер оказался на девятом этаже, окнами на Бойлстон-стрит. Неплохой открывался вид. Прямо под нами ничего особенного не было: магазин 24 часа", пышечная «Данкин Донатс», но дальше тянулись кварталы домов, сложенных из коричневого кирпича, причем на крышах некоторых из них зеленели маленькие садики, а за ними был виден неспокойный Чарльз, отражающий бледно-серое небо.

На горизонте медленно поднималось солнце. Я смертельно устал, но, перед тем как завалиться спать, мне просто необходимо было принять душ. Жаль, что Энджи оказалась расторопнее. Я уселся в кресло перед телевизором и стал щелкать пультом, переходя с канала на канал. В утренних новостях комментировали вчерашние кровавые события на Южном вокзале. Широкоплечий ведущий с выстриженной по-модному сосульчатой челкой, пылал праведным гневом, прямо-таки трясся от негодования. Насилие захлестнуло город, бандиты сводят счеты друг с другом прямо у наших дверей, и нам надо что-то делать, не важно, что и как.

Так всегда и бывает. Когда бандиты сводят счеты друг с другом прямо у наших дверей, то насилие становится проблемой. Когда же десятилетиями стреляют у нас на заднем дворе, выстрелов никто не слышит.

Я выключил телевизор. Тут появилась Энджи, и я пошел в ванную.

Когда я кончил мыться, она уже спала. Энджи лежала на животе, положив одну руку на трубку телефона, а другой сжимая край полотенца, прикрывавшего лишь часть ее тела. На обнаженной спине блестели капельки воды, худенькие лопатки подымались и опускались в такт ровному дыханию. Я вытерся и подошел к кровати. Я выдернул из-под Энджи покрывало и достал простыню. Она не проснулась, лишь что-то проворчала сквозь сон и поджала левую ногу. Я накинул на нее простыню и выключил свет.

Я лежал поверх простыни в нескольких футах от нее и молился об одном: чтобы она не перевернулась во сне. Если это случится и ее тело коснется моего, то, боюсь, тела наши сольются. И я, скорее всего, не стану этому противиться.

Поскольку на данный момент это была главная проблема, я переместился на самый край кровати, отвернулся к стене и стал ждать, когда меня сморит сон.

Незадолго до пробуждения мне привиделся мальчик с фотографии. Герой нес его по какому-то сырому коридору, и от обоих шел пар, как будто они только что вышли из душа. С потолка монотонно капала вода. Я узнал мальчика и окликнул его. Я узнал его в этом сыром коридоре, хотя видел только ноги: отец нес его под мышкой, а он отбрыкивался. В руках отца мальчик выглядел совсем маленьким, а оттого, что он был совершенно голым, казался еще меньше. Я беспрестанно звал его, и в конце концов отец обернулся; из-под пожарной каски на меня смотрел Стерлинг Малкерн. Голосом Дэвина он сказал: «Если ты унаследовал хотя бы половину его мужества, то сумеешь отбиться...» Мальчик тоже обернулся, выглянув из-за локтя моего отца. На лице его было выражение скуки и полного отсутствия интереса к происходящему, хотя он и продолжал молотить по воздуху ногами. Глаза его были пустые, как у куклы и я, поняв, что уже ничто не сможет потрясти или напугать его, упал.

Меня разбудила Энджи. Она стояла рядом со мной на коленях и обнимала за плечи.

– Все нормально, все нормально, – ласково шептала она.

Я слегка ошалел от вида ее голых ног. Придя в себя, я спросил:

– Что «нормально»?

– Все нормально, это был только сон, – ответила она.

В номере было темно, но сквозь тяжелые шторы пробивался свет.

– Который час? – спросил я.

Она встала и, неодетая, прикрываясь лишь полотенцем, подошла к окну.

– Восемь, – ответила она, раздвигая шторы. – Вечера. А на дворе Четвертое июля.

На темном полотне неба пылали яркие цвета. Белые, красные, синие, а кое-где даже оранжевые и желтые. Грянул гром, стены нашего номера затряслись, а в небе взорвалась звезда, рассыпавшаяся голубыми и белыми огнями. Сквозь это буйство красок промчался красный метеор и, взорвавшись, разбросал вокруг себя маленькие звездочки, окропив кровавыми капельками голубое и белое. Огненное неистовство достигло апогея, затем разноцветные звезды разом взорвались и, догорая, посыпались на землю, шипя, как угольки затухающего костра. Энджи распахнула окно, и сводный городской оркестр грянул Пятую симфонию Бетховена – где он играл, было не видно, но гремел он так, что казалось, будто на каждом доме установлен громкоговоритель.

– Стало быть, проспали мы двенадцать часов, – констатировал я.

Она кивнула:

– Вся эта стрельба да допросы еще и не до такого доведут.

– Вот и я так думаю.

Она присела на краешек кровати.

– Мальчик мой, Юз, если жизнь – сплошной кошмар, тебе и снятся кошмары.

Я потер лицо.

– Извини, что разбудил тебя.

– Ничего страшного. Рано или поздно, но пришлось бы вставать. Кстати, у нас есть какой-нибудь план?

– Нам нужно найти Полсона и Сосию.

– Это задача, а не план.

– Нам потребуются наши пистолеты.

– Однозначно.

– Забрать их, скорее всего, будет трудновато, поскольку на каждом углу стоят люди Сосии.

– Но мы-то народ смекалистый, что-нибудь да и придумаем.

Придумали мы ехать в наш район. Взяли такси и назвали водителю квартал, находящийся в полумиле за собором. По дороге я смотрел по сторонам – не прячется ли кто в тени, но никого не заметил, что, впрочем, ровным счетом ничего не значит: на то она и тень, чтобы прячущихся в ней не замечали. Несколько мальчишек – лет десяти – двенадцати, не старше – затеяли ракетный обстрел проезжающих машин, бросая петарды прямо на середину проспекта. Машина, следовавшая за нами, получила прямое попадание – петарда угодила ей прямо в ветровое стекло. Хозяин резко затормозил, пулей вылетел из машины и бросился ловить малолетних партизан. Но не успел он добежать и до тротуара, как тех и след простыл. Сигая через заборы с ловкостью, которой позавидовали бы чемпионы мира по барьерному бегу, они ушли в свои джунгли – задние дворы многоэтажек.

Мы расплатились с таксистом и пошли на задний двор муниципальной школы с гуманитарным уклоном – «программной» школы, как мы ее звали в детстве: туда принимали лишь детей из семей, живущих в муниципальных домах, построенных по программе жилищного развития. На заднем дворе школы у пожарной лестницы толпились ребятишки постарше из соседних домов. Было их человек двадцать. Они распивали пиво, пустив по кругу несколько банок, и слушали музыку. Транзистор гремел, пугая случайных прохожих, ненароком наткнувшихся на это сборище. Завидев нас, они прибавили громкости. Группа Дж. Гилса «Уэммер-Джеммер». Мне она нравится. Они уже поняли, что мы не полицейские и громкой музыки не боимся, и лихорадочно думали, как еще можно наказать нас за то, что мы имели глупость забрести в их разбойничий вертеп.