Сколько раз я говорила Принцу, ты можешь считать Эллиса старым пьяницей, безобидным старикашкой, которого никто не видел уже лет двадцать, потому что он никуда не выходит, но если ты думаешь, что можешь чихнуть без его ведома, то глубоко ошибаешься. Отсюда нельзя сбежать — не успеешь с места сойти, ему уже настучат, донесут твои же ненаглядные соотечественники. Но Марсон все уши прожужжал ему о жертве во имя всеобщего блага, он упорно вдалбливал весь этот вздор Принцу в голову. А Принц, он такой милый, мягкосердечный, отзывчивый, его вся эта политика привлекала, манила, и хотя я не хотела бы быть подданной страны, которой правит Марсон, он отнюдь не марионетка, его не назовешь дураком, он знает, что по его милости меня все считают эгоистичной белой сукой, которой на все наплевать, а на уме только одна мысль, как бы его окрутить и затащить в постель.
Возможно, мне следовало бы смыться отсюда, но я искренне считала, что они просто развлекаются, эти взрослые дети, тайком собираются по ночам, секретничают, знаешь, как тайное братство. Мне и в голову не могло прийти, что у них затевается что-то серьезное.
Надо менять систему, всегда говорил Марсон. А мне все эти проблемы ни к чему. Вся эта политика — сплошное дерьмо. По мне так мир стал бы гораздо лучше, если бы всех политиков разом взяли и упрятали в сумасшедший дом, там им самое место. Все ваши байки вы можете рассказывать Принцу, если угодно, но не мне, мне-то отлично известно, чего вы добиваетесь. Вам нравятся эти игры — ради Бога, если больше нечем заняться, но меня увольте от этого.
Марсон, не задумываясь, прирезал бы меня, представься ему подходящий случай. Или нанял бы кого, пидор гнойный, от него всего можно ожидать. Но чтобы затевать драку, а тем паче войну, надо, чтобы нашелся кто-то, кому положить с прибором на эти игры, кому претит убивать людей, несогласные — обязательное условие большой заварушки. Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.
У них было мало людей, плохая подготовка. Они бы ни черта не успели, не смогли — кишка тонка, даже если бы не приходилось работать, или скажем весь месяц напролет был бы сплошным воскресеньем. Поль часто говорил, что Марсону не дают покоя лавры Кастро. Если бы не деньги Поля, им бы и оружия не видать, ни одного ствола. Это тоже была идея Марсона, об оружии. Поль не подозревал тогда, что он шпион. Я в этом уверена, что он не знал, до тех пор, пока Миногу не пришили.
Поль пытался объяснить им, что среди холмов невозможно укрыться. Пара вертолетов — и вам крышка, убеждал он. Остров голый, одни кустарники, спрятаться негде. Но те, вероятно, решили, что кустарник идеально подходит для их гениального замысла. Они преследовали одну цель — избавиться от Эллиса. Кто же спорит, это было бы прекрасно, но Эллис ведь тоже не в безвоздушном пространстве обитает. Как бы это объяснить, ну к примеру, я бы хотела летать как птица, но я никогда бы не стала прыгать с крыши, чтобы полетать. Я как-то слышала об одном чудаке, который взлетел на воздух прямо в сортире; сидя на унитазе он закурил, а горящую спичку кинул в унитаз, а перед тем его жена выбросила туда пятновыводитель или растворитель. Представляешь, что из этого вышло?
Хотя когда-нибудь, я думаю, они бы все равно это сделали. Знаешь почему? Иногда сумасшедшим удается казалось бы невозможное. Может быть, потому, что они верят в то, что делают. Или, в отличие от нормальных людей, не задумываются о последствиях.»
Пока Лора рассуждала, Ренни гадала, что сталось с ее паспортом. Без него она чувствовала себя неуютно, будто раздетой, она не могла никому доказать, что она на самом деле та, за кого себя выдает. Но Ренни не покидала уверенность, что существуют люди, верящие в порядок, законность и что утром, как только они обнаружат ее здесь, как только узнают, кто она, ее немедленно выпустят.
Лора звонко хлопает себя по ноге и разражается бранью:
— Гребаные козлы, сукины дети! Некоторые им нравятся, а других они ненавидят. Кажется, что когда-нибудь сможешь к этому привыкнуть, но это невозможно. К этому нельзя привыкнуть. Ладно, у нас хотя бы есть крыша над головой. Могло бы быть и хуже.
Ренни благоразумно предпочитает не думать как именно «хуже» могло бы быть.
«У полицейского участка была перестрелка, правда никто не пострадал, электростанция — необитаемая. Полиция прочесала остров, это не сложно, он невелик, они хватали каждого, кто попадался им по дороге, каждого бегущего, прячущегося. Им нужны имена главарей, зачинщиков и их родственников, но тогда пришлось бы пересажать всех жителей острова, здесь все так или иначе родственники.
Они связали пойманных веревками, такими желтыми нейлоновыми, ими лодки привязывают. По три-четыре человека в связке, и швырнули их на корабль, в трюмы, как груз. Женщинам связали руки за спиной, по двое, разрешили стоять на палубе. Когда мы добрались до Сан-Антонио, на пристани уже ждала толпа народу, по радио ни о чем другом не говорили, так что все были в курсе событий, как водится во всем обвинили коммунистов, они стаскивали связанных мужчин с судна, а на улицах стоял ор «На виселицу! Смерть!» Похоже было на соревнования по рестлингу[8].
Полицейские доставили нас в главное здание, бросили в подвал на цементный пол, мужчин связали друг с другом в длинную шеренгу, человек пятьдесят-шестьдесят, и начали их избивать дубинками, сапогами, ботинками, чем придется. Женщинам тоже досталось, но их хоть не так зверски мордовали. Во время избиения меня там не было, меня держали в другой комнате и допрашивали о Принце. Его тоже взяли.
Потом их окатили из ведер холодной водой и заперли. Промокших, продрогших, голодных, в сортир не выйдешь, а потом привезли сюда. Им даже не предъявили никаких обвинений, потому что тюремщики не могли выдумать ни одного подходящего. Министр юстиции выступил по радио и сказал, что «слухи об избиении сильно преувеличены», а синяки и раны люди получили при попытках к бегству, когда валили друг друга с ног. Они объявили чрезвычайное положение, то есть положение, при котором возможны любые беззакония, произвол и вседозволенность. Вас могут лишить всего: денег, машины, жизни — к тому же еще введен комендантский час. И никто не знает, сколько это будет продолжаться.
Они сказали, что Минога убит мятежниками, которых возглавил Принц. Народ верит официальным сообщениям, а правду рассказать некому. Они поверят Эллису потому, что им проще верить именно ему.
Эллису все это, конечно, на руку: он получил великолепный повод расправиться с неугодными, и с теми — на всякий случай — кто за столько лет и слова против него не сказал. Представляешь, какую иностранную помощь он теперь получит? Он и после урагана поживился неплохо, но это кое-что посущественней.
Нам еще повезло. В других камерах набито по семь-восемь человек. Некоторые вообще понятия не имеют, почему здесь оказались — полицейские свалились, как гром среди ясного неба, ворвались в дома, схватили их. Они не знают, что происходит, даже не догадываются, что просто попали под горячую руку, встали поперек дороги».
Комната, в которую их поместили, примерно пять на семь футов, с высокими потолками. Стены сырые и холодные, склизкие, как будто покрыты плесенью. Рубашка отсырела и противно липнет к спине Ренни. Впервые за время пребывания здесь Ренни чувствует холод.
Пол каменный и тоже сырой, но им удается найти крохотный сухой уголок. У дальней стены зарешеченная железная дверь, она открывается в залитый светом коридор, свет льется на них через прутья решетки. Кто-то написал на стене «Долой Вавилон! Возлюби ближнего!» На другой стене, напротив двери, чуть повыше маленькое окошечко, на нем решетка. В него светит луна. В камере нет ничего, кроме красного пластикового ведра, пустого. Его назначение не вызывает сомнений, но ни одна из узниц еще не решилась воспользоваться им.
— Как ты думаешь, они долго нас тут продержат? — робко спрашивает Ренни.
Лора смеется.
